Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

Сигизмунд Август, что отказался от своих наследственных прав на Литву, отдавая их Речи Посполитой, Владислав IV, Ян Казимир, принятые в Бьялой, Август II – в Биржах, наконец, король, «народ свой любящий и народом любимый». Был это, как бы пророческий девиз, который в течении несколько лет потом коротко позвучит и утихнет. Король с народом, народ с королём!

Из-за стола взволнованный король ещё раз отозвался, благодаря ксендза хранителя и высоко поднимая заслуги, достоинство и добродетели знаменитого дома Радзивиллов.

Королевская речь, действительно льющаяся из сердца, потому что все знаки чести, какие ему отдавали, не могли не тронуть короля, произвела большое впечатление. Красивый голос, умелая и искусная декламация, внешность Станислава Августа, симпатичная и милая, расположили к нему сердца. Сам князь воевода пару раз слегка вытер глаза.

Наконец этот день, требующий неслыханных усилий, заканчивался отдыхом в замке. Было уже два часа пополудни. От города отделяла только на пару тысяч шагов длинная дамба. В замковых воротах стоял комендант с ключами, но показ их королю и возвращение пану де Вилль не много отняли времени. Пушки на валах, до сих пор непрерывно действующие, которые давали более тысячи выстрелов, вдруг затихли. Карета подъехала к крыльцу; равно как дворы, и покои были набиты прибывшими гостями, а особенно новогродской шляхтой, которая практически полностью прибежала под хоругвь Радзивилла.

Через большую гетманскую залу, стены которой все были завешаны изображениями Радзивиллов, не задерживая уже (так как все легко могли себе представить его утомление), короля провели в предназначенные покои.

И король, и воевода уже из последних сил добрались сюда; но Радзивилл имел привычки и обычай охотника, привык к подкреплению напитком и еде, обильной и питательной, а ослабленного Понятовского песачинский староста ждал с чашкой бульона, как напёрсток.

Упал король в кресло со вздохом…

Несвижский замок, которому великолепных и огромных зал, позолоченных украшений и драгоценных предметов всегда доставало, при князе Пане коханку не потерял ничего из прежней роскоши, но был довольно заброшенным. Воевода не заботился об элегантности, не знал её, не тревожился о ней. Некогда замок долго пустовал и был покрыт пылью, потом многолюдные пиры, на которые, как на евангелический праздник, вызывали сотнями бедную шляхту, а та, подвыпившая, не уважала ничего, захламляли и задымляли. Поэтому для приёма короля должны были почти полностью весь замок обновлять, обивать, очищать и заново украшать. Пошли на это десятки тысяч, но воевода не жалел. Он объявил, что всё это должно быть по-радзивилловски.

Те, что издавна знали замок, едва его обновлённым могли узнать. Одни апартаменты, предназначенные для короля, заново переоблачили с несравненной роскошью.

Особенно освежён и великолепно оформлен был французскими гобеленами, обитыми на золотых и серебряных фонах, покой для аудиенций, в котором поставили трон, унаследованный от Яна III, а над стулом для короля повешен был красивый портрет Станислава Августа, работа Бочиарелли. Посередине большое зеркало имело серебряную раму и подсвечники искусной работы, также серебряные. В спальне стены покрыли бархатом с золотом. Здесь и в иных покоях короля подвесное зеркало, подсвечники, боковые геридоны, столы, экраны к каминам, старинной работы, все серебряные. Кровать в спальне, о которой было предание, что её Ян III получил в подарок от короля Людовика XIV, привлекала грандиозностью и вкусом. Её балдахин и покрытие украсили богатой вышивкой серебром и золотом.

Прямо из залы аудиенции король вышел в большую залу, называемую гетманской, украшенной изображениями гетманов натуральной величины, во всей форме. Тут бросался в глаза портрет князя Михала Радзивилла, гетмана литовского и воеводы виленского, на коне, выполняющего смотр войска литовского перед Августом III под Заблудовом, вытканный, как говорили, в местной фабрике, чему поверить было трудно. Сомневающимся в том, что где-то в Литве или Польше такая замечательная рукодельня, производящая arazze, могла находиться, указывали другие шпалеры в нескольких покоях, подобной работы, с серебряными, широко вышитыми краями.

Король едва короткое мгновение мог отдохнуть; шум в соседних залах, переполненных гостями, вынудил его поспешить показаться им. Только несколькими словами перебросился с Комажевским.

– Как тебе кажется, Комажес? До сих пор…

– Всё хорошо, – отпарировал генерал, только слегка кривясь. – До избытка, может, этого хорошего, но по-радзивилловски.

– На военной стопе, – шепнул король, улыбаясь, – и меня также на коня хотели посадить, конечно.

Комажевский пожал плечами.

– Всё это уже избито, – ответил он. – Запал великий, энтузиазм искренний, в этом хозяин мог убедиться. Виваты почти заглушали пушки.

Не время было долго обсуждать. Отворили двери; король приукрасил уста официальной улыбкой и вышел с тем изяществом и элегантностью, которые его всегда сопровождали, даже в наиболее болезненные минуты жизни. Кто-то, видя эту улыбку, позже красноречиво выразился, что у короля была она проявлением gratiae status.

Группа дам, также ожидающих короля у двери, с воеводиной смоленской Тышкевичевой во главе, весьма праздничная, цвела красивыми и важными личиками, по большей части бывших уже знакомыми его королевскому величеству. Выделялись среди них: княгиня Массальская, Пжезецкая, старостина минская, Солтанова, великая литовская хорунджина, Бжостовская, Рдултовская, писарова Моравская, и пани новогродзянки: Войниловичи, Яблонские, Межейевские, Завишины, Котлубаёвы и т. д.

После первых приветствий, неизвестно кто, кажется, что пани Моравская, сестра князя, обратила внимание короля на недавно специально изукрашенный тот потолок Эстки, который стоил ему столько труда. Станислав Август, хотя ему, может быть, хотелось улыбнуться, был вынужден хвалить этот свой апофеоз и выразить благодарность, а вместе удивление такому быстрому выполнению.

Видя, как наияснейший пан обратил взор на верх, все подняли его на потолок и, по его примеру, восхищались страшной Жадностью, Гением княжеского дома, Добродетелью, Мудростью и крылатыми сердцами, горящими на алтаре.

Это была единственная награда достойному Эстки за дни, проведённые на лесах, с головой, обращённой на верх, от чего до сих пор чувствовал боль в шее.

Король с большой сердечностью старался выразить свою благодарность генераловой за это увековечение воспоминаний о прибывании его в гостеприимном доме князя.

Между тем собравшиеся пани протискивались для целования белой панской руки, потому что двери столовой залы (называемой залой Вишневецких) были уже открыты и собирались подавать обед уставшим и проголодавшимся.