Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

Поручиться, однако, нельзя, что его не поправлял Шыдловский, стоящий под боком, а у Комажевского не раз дымился ствол, хотя меткими выстрелами не похвалялся.

Вся эта охота имела вид какой-то детской шутки, которая князя не занимала и не удовлетворяла.

– Пане коханку, – пробормотал он в итоге ловчему, который стоял при нём, – эти твои волки чахоткой были больны или, пане коханку, слабые звери. Пустите мать того, что мы собирались сохранить на послезавтра, пускай король хоть одного убьёт.

Ловчий побежал в чащу, где стояли клетки и держали собак. Всё до сих пор шло по плану, но медведь от волков заразился страхом. Открыли ему клетку, начали тыкать палками, напустили собак. Он поднялся на задние лапы и, залезши в угол, не хотел двинуться… Радзивилл, когда приказа быстро не исполнили, разразился гневом, когда ему только один медведь при стольких свидетелях отказал в послушании.

Моравский, стоящий с ним под беседкой, не мог сдержать воеводы, и король с тревогой увидел хозяина, огромными шагами бегущего прямо на медведя. Его сопровождал генерал, но оба без ружей, только с ножами…

– Шыдловский, – воскликнул король живо, – возьми нескольких метальщиков копий и спешите за князем, он дерзко подвергает себя опасности. Беги за помощью… смилуйся…

Минута была действительно драматичной, потому что с разъярённым собаками медведем, которые к нему рвались, было не до шуток. Радзивилл бежал без памяти, настаивая на том, чтобы к нему выгнали медведя. Таким образом, король должен был шепнуть Шыдловскому, чтобы метатели копий убили непослушного зверя.

Как приказал, так и вышло, но настроение князя испортилось.

– Не было сатисфакции, пане коханку, потому что не было эмоций, что такая охота стоит…

Боясь, чтобы не привели ещё одного медведя, король двинулся назад к Несвижу, так как, хотя были уже под Альбой, но белый день не допускал ещё зажигать приготовленной иллюминации.

Во дворце, дабы чем-то себя занять, королю показали ту гениальную машину, созданную специально для вращения искусственного солнца в театре. Когда он её осматривали, подошедший князь быстро добавил:

– Всё это, пане коханку, домашней работы. У меня так: опера князя Мацея, а певцы и балерины – Гришки, Напки и Наски, художник, пане коханку, Эстко, механик – литвин, виртуозы – холопы… Что посеется на радзивилловской почве, то должно уродиться…

Об Альбе король и вся корона знали, что это была летняя резиденция князя, но так просто похожей на другие быть не могла. Сначала тут накопали каналы и пруды, на которых собирался учиться польский флот, на всякий случай, если бы Речь Посполитая снова вернула берега моря. Потом в Альбе не было уже ни князя-воеводы, никаких пани и панов, только войт и крестьяне; мужчины либо носили мундиры альбенчиков, либо наряжались по-холопски, то есть, как театральные холопы, либо те, которых рисовали Буше и Ватто.

Каждый из семьи и друзей князя имел тут свою хату, садик и миниатюрное хозяйство. Пани разводили тут голубиц и горлиц, паны пасли иногда баранов, имеющих на шее ленты. Играли на флейтах и гитарах.

Одним из главных и характерных украшений Альбы были каналы, которые расходились в разные стороны от главного центра. Над ними стояли деревянные домики различных форм, хатки под соломой, китайские, японские, швейцарские, фантастические, стиль которых было трудно определить. Оттого, что нумерация этих усадеб слишком прозаично бы выглядела, вместо номера и надписей, носили они, по старинному обычаю, знаки, по большей части звериные. Таким образом, был дом под Слоном, Верблюдом, Орлом, Медведем и т. п. Посередине, на округлой площади сам князь-воевода поставил беседку собственной идеи, которая в его убеждении была подобна храму св. Софии в Константинополе. Мечети, довольно странные, придумал Радзивилл.

– Смотри же, – говорил он потом брату, – если бы я хотел, мог бы прекрасно быть архитектором и, пане коханку, мои дворцы и домики были бы более достойными, чем те, которые ставят обезьяны-архитекторы по профессии – за это ручаюсь. Не имеют за грош фантазии, один другого обкрадывает, и что у одного спереди, то у другого сзади, в этом вся задумка.

Когда кареты, везущие короля и гостей в Альбу, приблизились, горела она уже всей мериадой цветных огней. Дорога из замка через предместье Новый Город до Альбы также была вся освещена стоящими шеренгой геридонами, в которых пылали лампы. Все домики, большая беседка, иные строения, были покрыты светом, который, отражаясь в каналах, представлял очень красивую картину. Обилие карет, любопытных конных и пеших, их разнообразная одежда, играющая музыка, весело украшали Альбу ночью. Те, что видели её днём, находили её чудесно изменившейся.

Фричинский ручался генералу Комажевскому, что зажжённых ламп было восемьсот тысяч, а людей с околичных деревень для быстрого освещения использовали несколько тысячи.

В Альбе, применяясь к хозяина, тон общества не изменился; король, смеясь, ручался, что корону оставил в Несвиже, а тут хотел быть только войтом из соседства. Пани нарядились пастушками.

Станислав Август громко смеялся и был бы рад принять бесцеремонное обхождение, но ему приходилось тут тяжко.

Князь-воевода провёл короля на башенку над этой беседкой св. Софии и оттуда наисветлейший пан рассматривал фейерверки… в трёх актах.

Мастер, который устроил эту огненную драму, с инициалами, гербами, венками и т. п., увеличивал её так умело, что окончание могло напомнить взрыв Визувия.

– А и то, пане коханку, мастер фейерверков домашний, – сказал князь, – у меня всё домашнее.

В беседке наверху наияснейший пан среди дам и господ выдержал до конца, когда тем временем внизу, куда умыкнул воевода, запили.

– Комажес, – шепнул король генералу, – хотя бы я ничего не хотел, из милосердия к тебе я должен спуститься вниз, потому что у тебя пересохло в горле, а там позвените рюмками… и я также должен наполнить рюмку за здоровье радзивилловского дома.

Когда же спускался король вниз, к многочисленному и весёлому обществу, искал в голове какой-нибудь концепт для тоста. К сожалению, не удалось ему напасть ни на чего другое, кроме банального:

– Чтобы дом Радзивиллов не знал бедности!

В Альбе королю казалось наиболее подходящим отозваться по-холопски.

Когда в Несвиже все живые радуются, кричат, пьют и едят, восхищаясь всё более новыми чудесами, один Филиппек, осуждённый на неволю, напрасно через окно взирал на дворы, на которых даже мало кого было видно, потому что всё движение и жизнь расположены ближе к челу. Тогда едва какая задымлённая прислуга проскользнёт или кухонный сторож, который, схватив украдкой кусок мяса, хочет его употребить, не боясь коварных глаз.