Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Мой Никита, – воскликнула она живо, – у меня к тебе просьба, но ты о том никому не говори.

Она приблизилась, оглядываясь.

– Правда, ты любил Янаша?

– О! Панинка, как я его люблю, – отозвался Никита.

– Я давно просила отца и прошу: он обещал мне, что для памяти о нём, чтобы хоть кто-то за его душу помолился, прикажет на кладбище крест поставить; но отец занят, столько имеет дел в голове; я дам деньги, ты мне это сделай.

Слушая, Никита побледнел, чрезвычайно смешался, задумался, не зная, что говорить. Наконец, после долгого раздумья, отозвался:

– Прошу, панинка, этого никоим образом не может быть.

– Почему?

– Потому что турки – это народ без чести и веры. Они сказали, что умер, а кто это знает?

– Как это? – воскликнула она, хватая его за руку. – Ты думаешь, что он жив? Ты думаешь, что он может жить?

Она зарумянилась, заискрились глаза. Никите сделалось дивно на сердце, он пожалел её, но уст открыть не мог.

– Что я знаю, панинка? – проговорил он медленно. – Что я, глупый, простой человек, могу знать? Я только так думаю: разве один раз так бывало, что кого за умершего в ясыри объявили, потом через десять лет возвращался. Кто же, панинка, не слышал о пани старостине Стройновской, мужа которой забрали турки, и о ксендзе тринитарии также, что ездил с выкупом, объявили, что умер, пока он не появился, когда старостина уже с другим жила мужем?

Горячо это как-то говорил Никита, но затем остановился, видя, какое впечатление производит на Ядзю, что с этого может быть беда – и забеспокоился.

– Но смилуйтесь, панинка благодетельница, не говорите, что слышали такие вещи от меня, – подхватил он быстро. – Тут, в усадьбе, у нас об этом говорить нельзя. Пан бы приказал побить меня, если бы узнал.

– Не бойся, – начала Ядзя, лицо которой зарумянилось и просветлело, – я тебе сердчено благодарна! Турки лгут! Да! Он жив, он вернётся – я это чувствую!

И она всыпала ему в руку талеры.

– Возьми это себе, на свадьбу! Ты прав! Не годится ставить креста, а что если он жив? О, Боже мой, тогда бы смерть вызывали! Какая я была неосторожная! А отец! Отец, наверно, думал также, только мне не хотел поведать!

Никита мог себя поздравить с добрым поступком, потому что с этого дня, с этой минуты Ядзя с той мыслью, что он жив, перестала молиться за душу – начала молиться за возможное возвращение, мы не можем ручаться, что не начала новенны св. Антонию, патрону потерявшихся вещей и пропавших людей.

Никто в доме этой неожиданной перемены объяснить себе не мог. Мать внимательно допрашивала Ядвизу, но ничего добиться от неё не могла, кроме того, что в её душе светил лучик какой-то надежды.

Она испугалась, не доведалась ли Ядзя о Янаше, но это было невозможно. Мечник воспользовался переменой, прямо и открыто рекомендуя дочке молодёжь, весь перечень которой имел в памяти; но, как только начал этот разговор, Ядзя нахмурилась.

– Неестественная вещь, – бормотал он, – чтобы панна в её возрасте замуж идти не хотела.

Поэтому тайно, через друзей, поощрял молодёжь к сватовству. Заезжали сыновья околичных обывателей, но Ядзя безжалостно с ними обходилась.

Один более смелый, когда выстрелил словечком, она решительно ему ответила, что замуж идти не думает, и если бы даже родители этого желали, будет их просить, чтобы оставили ей собственную волю. Другой просил разрешения стараться о её руке, Ядзя ему сказала: «Можешь, пан, стараться, но всем святым клянусь тебе, что потратишь время – я замуж не пойду».

Пошло это по окрестностям и, кружа, доехало до мечниковой, которую эта смелость Ядзи удивила и вывела из терпения. Начала ей это выговаривать.

– Матушка, – воскликнула Ядзя, – вы не хотите сделать меня несчастной? Правда? Позвольте же мне остаться при вас, как есть. Не хочу и не пойду замуж.

– Но это быть не может.

– Если меня кто будет вынуждать, в монастырь готова…

Мать уже не говорила больше. Отец ходил всё более хмурый.

Друг с другом разговаривать о том избегали. В доме никогда им обоим так неприятно, странно не было. Мечник убегал из него под разными предлогами, мать плакала. Оба не могли найти спасения.

Сам себе Збоинский говорил:

– Вот это так Господь Бог за ложь и неблагодарность карает! Выступая открыто, я мог бы сказать девушке, чтобы это выбила себе из головы, с живым бороться – то ещё – а с умершим…

Мы говорили, что Ядзя часть своего образования получила в монастыре бригиток в Люблине. Настоятельница, родственница Збоинских, любила Ядзю, имела на неё большое влияние. Пришло, поэтому, мечниковой в голову у неё искать спасения и совета. Хотела, чтобы она внушила Ядзи послушание родителей, которые желали ей только счастья.

Таким образом, под видом необходимых для дома разных закупок, шепнув о том мужу, который охотно согласился, около Зелёных Святок начала выбираться в Люблин. Ядзя, которая также ехала, несказанно радовалась, что увидит мать Аньелу. Пан Збоинский – как всегда – сам выбрал коней, проверил упряжь, велел проехаться при себе.

Добавил для стражи Никиту и, стоя на крыльце, попрощался с отъезжающими.

– Вот бы Ядзя более разумной воротилась! – сказал он, смеясь.

В Люблине также семья мечника имела свою гостиницу у израильтянина, который звался Лосицкий, потому что некогда происходил из города Лосиц. Был это одновременно купец и владелец постоялого двора, во время суда делающий большой бизнес, потому что имел связи с депутатами и был посредником между ведущими процесс и ими. Лосицкий гордился, что он больше дел выигрывал, чем самые лучшие адвокаты.

Когда карета пани мечниковой, предшествуемая Никитой, въезжала во двор, Лосицкий, с кадилом в руке, которым окурил комнаты, вышел навстречу в субботнем жупане. Одна рука у него была за поясом, другая при ярмолке. С великим интересом посмотрел он на панну Ядвигу, находя, что ясно панна выросла, и принёс почтения по причине всех счастливо пережитых событий.

В этот день не было речи о походе в монастырь, потому что дверца раньше времени была закрыта. На следующее утро мечникова, которая осообенно должна была присутствовать на службе Древа Святого Креста, сперва направилась к доминиканцам. Только оттуда поехали к бригиткам и, отправив коней, остались там на целый день.

Никите нечего было делать; пошёл в город посмотреть трибунальское великолепие, стягивающее стражу и отдающее честь маршалку.

День был дивно чудесный, можно сказать, что в воздухе чувствовалась весёлость – дышалось ей. Никита был также в хорошем настроении, а особенно развлекался конями панов депутатов. Они были наряженные, но мало который хорошо. Сверху они блестели, а под показной упряжью большая часть была калеками. Никита сам для себя делал наблюдения.