Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Быстрый, усталый, без ног и т. д.

Вдруг он поднял глаза, уставил их и стал ошеломлённый. В плохой одежде, при какой-то сабельке, в потёртой шапке, но дивно по-пански выглядящий, шёл молодой человек с бумагами под мышкой рядом с другим, полным, красным, с искрящимися глазами, который, хотя был на улице, громко верещал и размахивал руками, как мельница крыльями.

В молодом ученике он узнал Янаша, но не хотел верить глазам. Ему казалось невозможностью, чтобы это он мог быть. Очень взволнованный, он побежал и обнял его, когда тот уже приближался к трибунальскому зданию.

– Паныч! – воскликнул он громко.

Янаш обернулся.

– Никита! Что ты тут делаешь?

Затем красный товарищ отстранился, словно желая убежать.

Янаш воскликнул: «Подожди меня здесь!» и пошёл его догонять.

Вместе с ним вошли в здание.

Никита стоял, толкаемый со всех сторон.

«Что тут теперь предпринять? – думал он. – Гм?»

Минуту Янаша не было, который, тут же появившись, начал обнимать в толпе Никиту.

– Никита, что ты тут делаешь? Брат! Как же я счастлив! Бог мне тебя послал. Говори мне о них!

Разговаривать на улице было невозможно, поэтому они завернули направо в кабак. Зарумянился, однако, Янаш у порога и остановился.

– Останемся тут, – сказал он, войдя, – мы должны бы что-то велеть поставить, по старой дружбе… но не имею ничего.

Никита заломил руки, посмотрел на одежду и та свидетельствовала, что он, должно быть, не много имел.

– Будет нам и тут хорошо, – прибавил Корчак, – говори, пр ош у.

– Мой паныч, мой золотой, мой благодетель, – подхватил Никита, – уж не стыдись, а позволь мне приказать что-нибудь поставить. Даст Бог, не обнищаю.

И ударил по карману, в котором забренчали талеры.

– Я вовсе бы не стыдился от тебя принять, мой Никита, но я ничего не пью – отвык.

Он улыбнулся.

– Если бы я знал, как поведёт жизнь! – он пожал плечами. – Это всё одно, – добавил он, – говори о Межейевицах, мечник здоров?

Не смел спрашивать о Ядзе, но зарумянился. Никита поглядел искоса.

– Но я тут с пани и панинкой; сегодня сидят у панны Аньели, у бригиток!

Янаш задрожал и смолчал.

– Здоровы?

– Все, все, слава Богу, только старые хозяева с той ночи, когда вас так отправили – пусть им Бог не припомнит – ходят оба как подкошенные. Один на другого смотреть не смеет.

– Но это иначе быть не могло, – подхватил живо Янаш, – в чём же они повинны? Я виновен! Что живу…

Вздохнул.

– Даст Бог, – кончил Никита, – они вас все жалеют, пан и пани, а что панинка – то как брата.

– Доброе, золотое сердце, – шепнул Янаш, у которого слеза навернулась на глаза.

– О! Сердце, паныч, ангельское. Так я вам всё скажу, – начал дворовый, – панна всегда вас за умершего считает. Вот начала просить отца, чтобы на кладбище крест вам велел поставить, дабы за вашу душу люди молились. Мечник выкрутился, откладывая, пока однажды панинка не вышла ко мне на крыльцо. Собрала бедняжка со своих коров несколько десятков талеров и обязательно хотела, чтобы за эти деньги я приказал поставить крест. Так меня заговорила. Что тут начать? Я пошёл к голове за разумом. Говорю, что турки часто лгут, что иногда и через десять лет люди из ясыри возвращаются, припомнил старостину Стройновскую. А! Паныч, если бы ты видел, как она была мне благодарна! И эти талеры, что были на крест, подарила мне – на свадьбу. А что? Я должен был принять.

Янаш слушал молча, его глаза были полы слёз.

– А! – сказал он тихо. – Если бы я мог её увидеть, но так, чтобы она меня не видела.

Глаза Никиты заблестели.

– Подожди! – сказал он.

– Нет, нет! – в те же минуты подхватил Янаш. – Не годится, нет! Я сегодня еду, мы бы уже на улице встретились. На что? Для чего? Бог так хотел – разделил судьбы. Нельзя – не годится.

Забросил руки на плечи Никите, который пытался его задержать, и шибко вырвался.

– Совесть не позволяет! Нет! Краденое счастье не пристало для нас обоих. Будь здоров, достойный Никита, пусть тебе Бог наградит доброе сердце ко мне.

Сказав это, Янаш поднял воротник контуша, закрыл себе лицо и исчез.

Дворовый стоял, повторяя: «Совесть!» – и на его глаза навернулись слёзы. К счастью для Янаша, процесс был оконченным. Шкварка по какой-то случайности имел правое дело – и что странно – выиграл его. Поэтому, поставленный тут для дозора Янаш, мог вернуться туда, что теперь называлось его домом.

На мгновение он почувствовал себя счастливым, потом снова тучами заволоклось для него небо. В гостинице почти не было расчёта, парень охотно запряг бедную фурку и двинулся перед вечером из города.

Дорога была тем более длинной, что должны были её проводить на зелёном корме. Сена давно не осталось, корм для коня не было на что купить, хлеба немного. Поэтому привязанная лошадь на лесных опушках подкреплялась, а Янаш с хлебом и солью сидел под деревом.

Чувство твёрдо выполненного долга делает иногда человека более счастливым, чем побеждённое сердце и чувство. Триумф над самим собой даёт только меру собственной силы. Янаш чувствовал себя себя в эти минуты таким победителем. Усмехнулся своей бедности, унижению и добровольной жертве. Воспоминание Ядзи переполнило ему сердце. Хотел быть её достойным, хоть чистой душой и совестью.

– Забудет и будет счастливой, я – никогда, – говорил он себе. – Вижу её всегда перед собой, мне кажется, что слышу голос её.

Ехал с такими мыслями аж до Мациенчина. Выпало так, что после этих остановок и ночлегов на парах и в зараслях, дотянулись до него утром. Парень не жалел бича для коня, хотя его там в усадьбе не ждали удовольствия.

Остановился у ворот и из двери показался Кожушек, очень сгорбленный, с палкой. Янаш, который имел при себе бумаги, вышел и пошёл к нему.

Шкварка как-то плохо выглядел, кашлял и ноги были обвязаны грязными бинтами.

– А! Всё-таки я дождался! – сказал он. – А что? Дьявол взял дело?

– Нет, – сказал Янаш.

– Что же, отказано?

– Нет.

– Значит, что?

– Мы выиграли.

Шкварка бросил палку, чтобы его обнять.

– Вот то-то мне списал! Я на это уж не надеялся! Только чашник будет бушевать! Ага, хорошо так! Не зацепляй Корчака!

Старик ожил.

– Но видишь, голубочек, родной мой, что с моими ногами делается. Распухают негодные. Смазываю кошачьим салом, что мне оно стоит! Двух чужих кошек я должен был приказать убить. Не помогает ничего! Иди в избу!

Вошли внутрь.

– Я тут, мой голубочек, – сказал Корчак, – чтобы твоя комнатка не пустовала, с барохлом переехал в неё. Ты, дорогой мой, мою прекрасно приведёшь в порядок. Да? Не правда ли? Будет тебе удобней, сейчас тепло, а я больной.

– Ну хорошо, вы хозяин в доме, – сказал Янаш равнодушно.

– Ты – золотой хлопец, – отпарировал старый, – но дай постановление прочитаю.