Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Мгновение Ядзя стояла молчащая, а потом сказала:

– Не буду лгать, я люблю Янаша с детства. Вы имеете право мной распоряжаться, делайте что хотите. Запретите идти за него, воли вашей не буду притивиться, но у алтаря иному не поклянусь.

Подняла голову и повторила:

– Отец! Этого не можешь требовать от меня!

Мечник вскочил со стула.

– Так! – воскликнул он. – Смерть мою будешь ждать! Дождёшься её скоро, ибо я позора и страдания не переживу…

– Отец! Ты не имеешь сострадания! – крикнула Ядзя и упала.

Отец подскочил к ней на помощь, от отчаяния нанося себе удары в грудь и голову. Во всём доме поднялась суматоха, вбежала мечникова: начали приводить Ядзю в чувство и отнесли её на кровать. Збоинский в отчаянии от того, что вспылил, побежал целовать ей руки и успокаивать. Судный день был в Межейевицах. Вечером Ядзя лежала в горячке бесчувственная, а родители, плача, сидели при ней. Во все костёлы и монастыри послали заказать службу, к чудесным образам на вотивы, подстароста поехал в Краков за лекарем.

Семь смертных дней пролежала она так, борясь, между жизнью и смертью, а когда прибыл из Кракова доктор, нашёл её ещё слабой, но уже спасённой. В родителей вступил дух. Поездка к Жолкве была, естественно, отложена и речи уже о ней не было.

Через несколько дней Ядзя встала изменившаяся, ослабевшая.

В мечнике эта болезнь произвела чрезвычайную перемену – не говорил ничего, но значительно смягчился и стал более набожным, чем когда-либо.

Когда опасность миновала, сама жена напомнила ему о поездке к королю и Жолкву. Мечник собрался, попрощался нежно и поехал, но без того запала, какой показывал обычно, когда выбирался в дорогу.

В путешествии люди, которые уже приготовились к нетерпению и ругани, были в недоумении от великой медлительности пана, который даже на любимого своего коня не обращал внимания. Приехали на Русь. В Жолкве как раз был огромный съезд не только сенаторов и сановников Речи Посполитой, но иностранных послов и гостей. Мечник вбежал в толпу иностранцев, которых не любил. Несмотря на эту толкучку, на следующее утро он смог попасть к королю. Застал его на разговоре с ксендзем Вотой, который лучше всех умел Собеского развлекать учёными разговорами и без которого он почти на минуту отойти не мог.

Увидев Збоинского, Собеский сразу, приветствуя его, сказал:

– Мечник, ты хуже из собственного дома возвращаешься, чем из неволи? Осунулся, похудел.

– Наияснейший пане, – сказал мечник, – дом также имеет свои хлопоты, а меня и то грызло, что с вашим королевским величеством под Язловцем и Званцем быть не мог.

– Вознаградим это, – отпарировал король, – потому что это, видит Бог, ещё не конец. Я имел за вас, хотя уже в остатках экпедиции, вашего воспитанника Корчака, который храбро показал себя.

Мечник молчал.

– Вы, должно быть, уже его видели, так как я взял его с собой в Жолкву, он мне очень понравился и дальнейшей его карьерой хочу заняться. Стоит того.

Смутившийся Збоинский не знал, что отвечать.

– Я считал его бедным, – добавил Собеский, думая, что этот разговор будет мечнику приятным, – а оказывается, что это холоп богатый. Выставил отряд, что называется, великолепный.

Стоя напротив Збоинского, король, казалось, ждёт ответа. Мечник упрямо молчал.

Пошёл тогда разговор об экпедиции этого года и о Каменце, который король обязательно хотел освободить из турецких рук. Збоинский разговорился… и так прошёл час. А так как и ксендз Вота сидел, и Альберт Венецианин, который был при короле, подошёл, Збоинский попрощался с ним и вышел в город.

Узнал о Янаше и это испортило ему настроение.

– Шут, – бормотал он в духе, – проведает, что я здесь, должен всё-таки прийти ко мне с поклоном. Что же? Будет на меня дуться, что ему в Межейевицы ехать не дал. Пошёл он к дьяволу! Уж я к нему не пойду просить прощения.

В этот день, однако, Янаш не показался и Збоинский с ним не встретился. На следующий день, идя в замок, на дороге мечник заметил Янаша в парадном рыцарском наряде, направляющегося также в замок. Столкнулись почти око в око. Корчак, увидев мечника, живо припал к его коленям, с такой великой и не лживой радостью, с таким воодушевлением, что старик, забыв обо всём, обнимая его, расплакался.

Мечник чувствовал себя виноватым в отношении его, никогда, однако, не признался бы в этом первый; теперь был сломлен покорностью и мягкостью и был возмущён на самого себя. Пошли вместе, как если бы никогда ничего не портилось между ними, говоря о турках, о короле, о походе, о дворе и не касаясь раздражительных вещей. Поскольку Збоинский в этот день собирался поклониться королеве и быть у двора, Янаш с ним попрощался, так как имел также занятие, данное королём. Вечером договорились встретиться.

Мечник в духе упрекал себя в вине.

Но, однако, речь вовсе не шла, чтобы сменить убеждния для дочки и брака. Хотел отблагодарить Янаша за неблагодарность, но совсем иным способом – поддерживать его у короля, показывая ему доброе сердце. В Межейевицы не только его не приглашать, но о них, о жене и дочке, при нём избегал вспоминать.

Прежнее весёлое настроение мечника сделало его приятным королеве, которая нуждалась в рвзвлечении, и благодарна была тем, что его с собой приносили.

В беседе Мария Казимира похвалила воспитанника мечника, потому что и она знала Корчака, который был несколько месяцев при дворе, и довольно его любила.

– У меня есть в отношении него планы, – сказала она потихоньку, – ладную панну, прекрасное приданое и доброе имя.

Застряло это в голове старого, а так как имел связи при дворе, узнал, что королева намеревалась сватать Янаша с маркграфиней французской, небогатой девушкой, но прекрасного рода. Его это удивило.

Вечером, когда они снова сошлись, мечник начал издалека расспрашивать о том наследстве скряги. Янаш не очень хотел об этом рассказывать, в итоге, однако, удовлетворяя любопытство мечника, отчитался ему во всём. Пан Збоинский сильно задумался… Всю ночь потом спать не мог, хотя не знал почему.

Рано утром он пошёл в костёл на службу. Тут, как обычно, начал с собой расчёт с совестью. Никогда издавна он у него таким плохим не выпадал.

– Отвратительный грешник, – бейся головой о пол и бей себя в грудь, – говорил он сам себе, – потому что ты полон непристойности и грязи. Ребёнком ты пожертвовал из-за глупого тщеславия, а теперь, когда тебе засветилось золото в карманах бедного парня, ты начинаешь находить в нём вкус и уже тебе кажется не таким далёким. Ха! Признайся, покорись, ты же не подлец, жадный и глупый?

И бил себя мечник в грудь, и плакал.

Если бы кто-нибудь со стороны посмел ему хоть половину острых правд поведать, вызвал бы его на дуэль, наверное, и изрубил, – себе должен был это простить.