Уильям Келли - Другой барабанщик

Дверь отворилась, и Такер вышел на двор, держа в одной руке топор, а в другой – ружье. Он прислонил оба инструмента к ограде загона и скрылся за домом. Вернулся он, ведя под уздцы свою лошадь – старую, слегка хромающую, серую кобылу – и коровенку цвета свежеструганой доски. Он распахнул воротца загона, на несколько мгновений задержав взгляд на обеих и потрепав по шее сперва одну, потом другую. Гарри заметил, как он выпрямил спину и расправил плечи, завел животных в загон и закрыл ворота, а потом забрался на изгородь и сел, положив ружье на колени.

Такер пристрелил кобылу выстрелом в голову за ухом, и кровь потекла ручьем по шее и заструилась по передним ногам. Кобыла, чьи веки замерли над глазами навыкате, постояла еще секунд десять, сделала неверный шаг вперед и рухнула. Корова, почуяв запах смерти и крови, стремглав бросилась прочь, бешено тряся выменем. Когда и ее настиг выстрел, она еще продолжала бежать через загон и ткнулась головой в ограду, ее отбросило назад, и она повернула голову к Такеру, словно недоумевающе, как женщина, без всякой причины получившая от мужа оплеуху, издала жалобный стон и упала. Такер слез с ограды и осмотрел убитых животных.

Когда Такер пристрелил лошадь, по щекам Гарольда побежали слезы, но плакал мальчик тихонько, про себя, так, что Гарри, не взгляни он на сына, так ничего бы и не узнал. Обхватив рукой плечо Гарольда, он сжал его, почувствовал под пальцами детские кости, но не стал приставать, не стал просить его вытереть лицо или высморкаться, а сделал это потом, убедившись, что мальчик перестал плакать.

Мистер Харпер сидел и покуривал свою трубку. Лумис поглядел на бездыханные туши животных, лежащие по разным углам загона, и покачал головой.

– Безобразие. Форменное безобразие. Это же были два прекрасных животных. Знал бы, что так будет, я бы их купил.

Томасон хохотнул:

– Да перестань! Ты же у меня вечно клянчишь в долг, когда выпить хочешь! Где бы ты взял денег купить корову и лошадь?

Другие мужчины тоже позубоскалили, краешком глаза смущенно поглядывая на мистера Харпера. Но старик не смеялся, и все быстро переключили свое внимание на двор Такера. А тот вышел из загона и взял топор, который в лучах заходящего солнца поблескивал как пламя одинокой спички во тьме. Он подошел к засохшему клену. Некогда его искривленный ствол отмечал юго-западную границу плантации Уилсона, на которой его прадед и дед работали сначала как рабы, а потом как вольнонаемные. И как гласила легенда, сюда каждый вечер выезжал старый генерал и смотрел на закатное солнце. А теперь это дерево принадлежало Такеру – как и вся эта земля. Он положил руку на ствол и пробежал пальцами по его впадинкам и гладким местам, закрыв глаза и шевеля губами. А потом, сделав широкий шаг назад, срубил. Ствол был старый, иссохший и трухлявый внутри, и он упал с громким скрипом, какой издавали колесики кресла-каталки мистера Харпера. И без малейшего признака безумия или гнева, а лишь с напряженным тщанием он расщепил ствол, положил топор на кучу серых щепочек, набрал из кучи соли немного в мешок и аккуратно, как если бы он высаживал сеянцы, густо посыпал солью мертвые корни. Закончив, он пошел к дому.

– Послушай, Такер! – крикнул ему стоящий у забора Уоллес Бедлоу. – Ты что, намерен вырастить соляное дерево? – Негры громко расхохотались, хлопая себя по ляжкам. Такер ничего не ответил, и собравшиеся у его фермы люди были озадачены пуще прежнего. Они повылезали из своих повозок и автомобилей и облепили забор, точно стая птиц. Лицо Стюарта лоснилось, и он снова полез за желтым платком, чтобы отереть пот.

– С ума можно сойти! Если один черномазый не может понять, что на уме у другого черномазого, этого никто не поймет. Может, стоит вызвать «скорую», чтобы его увезли? Да он же спятил!

Гарри подал голос с сиденья повозки:

– Это его земля. Он может делать на ней все, что ему заблагорассудится. – И поглядел на сына, сидевшего рядом, широко раскрыв глаза.

Темные бороздки от высохших слез на щеках Гарольда придавали ему сходство со старичком вроде мистера Харпера.

– А мистер Стюарт говорит правду, папа? Такер сошел с ума? Вот что произошло?

Гарри не мог ответить. «Если я завтра встречу знакомого и он расскажет мне о том, что я видел своими глазами, я бы и сам сказал, что Такер Калибан сошел с ума. Но я не могу так сказать, сидя тут и наблюдая на ним, потому что знаю одно, даже если ничего другого не знаю: им движет не безумие! Я не знаю, что на него нашло, но точно не безумие!»

День постепенно отгорел, и теперь над мертвыми животными в загоне для скота начали роиться мухи, слетевшиеся сюда со всей округи, и далеко за фермерским домом с тремя прижатыми вплотную друг к другу фасадами, и за полем, белым и пустым, и за деревьями, торчащими высокими черными столбиками с зелеными кронами, нехотя закатилось солнце, точно пылающая монетка.

Такер давно уже скрылся в доме, но теперь дверь опять отворилась, и Гарри увидел его худую спину и темное пятно пота, расползшееся на белой рубашке, отчего его проступающая сквозь ткань темно-коричневая кожа казалась темно-серой. Он волок что-то очень тяжелое, что заставило его пошатнуться и едва не потерять равновесие. Бетра, его жена, должно быть, стояла за дверью и помогала ему нести груз.

Уоллес Бедлоу перелез через забор и двинулся к дому, на ходу снимая белый сюртук, под которым у него ничего не было, кроме драной майки.

– Скажи Бетре, что в ее положении не стоит поднимать тяжести. Давай я тебе помогу, чтобы ты ни удумал.

– Нам не нужна помощь, мистер Бедлоу, – послышался из темноты голос Бетры.

А Такер только с удивлением смотрел на мужчину, который был выше его на три головы.

– Миссус Калибан, – заговорил Бедлоу через голову Такера, – вам не стоит утруждать себя такой работой, особенно сейчас. – Он перебросил сюртук через плечо, и было видно, что зеленая подкладка кое-где лопнула.

– Мы понимаем, что вы хотите нам помочь, но нам надо это сделать самим. Спасибо вам, но можете идти! – Женщина говорила вежливо, но твердо.

А Такер молча смотрел.

Бедлоу вернулся к забору. Такер вновь взялся за работу, и вскоре Гарри увидел в свете догорающего дня, что тот волочет старые напольные часы Дьюитта Уилсона – те самые, что доставили сюда, упакованные в ящик и проложенные ватой, на невольничьем корабле, на котором прибыл когда-то сюда Африканец, а после смерти Африканца отправили вместе с младенцем Африканца и с щуплым негром в зеленом котелке на плантацию Уилсона. И тому младенцу, Фёрсту Калибану, их подарили на его семьдесят пятый день рождения, и это был дар генерала Фёрсту за долгие годы добросовестной и преданной службы, сначала в качестве раба, а потом в качестве вольнонаемного, и эти часы по наследству перешли к Такеру.