Орхан Памук - Дом тишины

Спустя много времени, когда дождь все еще лил как из ведра, я подумал о Метине. Водосточные трубы, сделанные самим отцом, уже не вмещали всю дождевую воду, стекавшую с крыши, я осторожно заглянул через окно в дом и увидел, что моя бедная мама переставляет туда-сюда пластмассовые корыта и бельевые тазы под трещинами на потолке, откуда текла вода. Потом она вспомнила о моей комнате, потому что из крыльев орла тоже капает на кровать. Зажгла свет, скатала мой матрас. Я смотрел на нее.

Дождь наконец перестал, и я понял, что думаю не о родителях, не о наших, а только о тебе, Нильгюн! Ты сейчас лежишь у себя в постели; может быть, проснулась от шума дождя, смотришь из окна на улицу и пугаешься и задумываешься всякий раз, когда гремит гром. Утром дождь кончится, выйдет солнце, ты придешь на пляж, а я буду тебя там ждать, и ты наконец заметишь меня, мы поболтаем, я расскажу тебе обо всем, расскажу тебе долгую-предолгую историю – о жизни. Я тебя люблю.

Я вспомнил и другие истории: если человек захочет, он сможет измениться. Я представил дальние страны, бесконечные железные дороги, африканские джунгли, Сахару и другие пустыни, покрытые льдом озера, птиц-пеликанов из книг по географии, львов, бизонов, которых я видел по телевизору, гиен, разрывающих бизонов на части, слонов, Индию и американских индейцев из кино, китайцев, звезды и звездные войны, все войны вообще, историю, нашу историю, всю силу наших барабанов и страх неверных, что слышат наши барабаны. Да, человек может измениться. Мы не рабы. Я отброшу все страхи, правила и границы, я пойду к своей цели с развевающимся знаменем! Мечи, ножи, пистолеты, мощь! Я – совсем другой, и мое прошлое теперь не мое, у меня больше нет воспоминаний, а есть только будущее. Воспоминания – для рабов, они притупляют их разум. Вот и пусть спят, подумал я.

Я тоже попытался все забыть, но, так как я знал, что у меня не хватит сил обо всем забыть, я решил не оставлять тетрадь на окне. Взял ее с пластинкой и ушел от дома. Теперь я шагал во тьме, по пути, конец которого был мне виден, и я, перестав делать вид, что не знаю ни о чем, шел неведомо куда. С холма текут вниз ручейки. Пахнет дождем. Я решил в последний раз обернуться на дома у подножия холма: взгляну в последний раз на их огни, на ухоженные ненастоящие садики, на ровный бездушный бетон, на беспечные грешные улицы. Взгляну на них в последний раз, пока под фонарями никого нет, загляну и в то окно, куда не загляну до тех пор, пока не наступит день моей победы. Нильгюн, может быть, ты не спишь, смотришь из окна на дождь и, когда ударит молния и все осветится ярко-синим светом, может быть, увидишь меня под проливным дождем, в ночи: я стою не двигаясь, промокший до нитки, и смотрю на твое окно. Кажется, я все-таки испугался и не пошел к их дому – ведь, спускаясь с холма, я вспомнил, что сейчас там ходит сторож: «Сынок, что ты делаешь здесь в такой час? – скажет мне. – Давай топай отсюда, этот квартал не для таких, как ты!» Ну и ладно!

Я вернулся наверх и прошел мимо своего дома, будто по чужой улице. У родителей все еще горел свет. Каким жалким кажется бледный, нищий свет нашего дома! Они, конечно, меня не видели. Я прошел ровную часть квартала и, спускаясь с холма, вдруг растерялся: Метин все еще толкал наверх, ругаясь в темноте, свою машину. Я-то был уверен, что он уже ушел. Я остановился и стал наблюдать за ним издалека, почти со страхом, словно тот был странным человеком из странной страны, где я оказался впервые. Но я наблюдал за ним с любопытством, потому что мне нравился страх. Потом мне показалось, что он плачет, – он издавал глухие звуки, будившие во мне сочувствие. Я вспомнил о том, что мы дружили в детстве. Мне стало жалко его, я забыл, что такие люди, как он, живут, постоянно обвиняя во всем других, и подошел к нему.

– Кто это?

– Я. Метин, ты так меня и не узнал, это я, Хасан!

– В конце узнал! – произнес он. – Вы мне деньги вернуть хотите?

– Я один! – ответил я. – Ты хочешь вернуть деньги?

– Вы украли у меня двенадцать тысяч лир! – сказал он. – Разве ты не знаешь?

Я ничего не ответил. Мы недолго молчали. Потом он крикнул мне:

– Где ты? Поднимись сюда, я хочу посмотреть тебе в глаза!

Я положил тетрадь и пластинку на сухую землю и подошел к нему.

– Ты не принесешь деньги обратно? – спросил он. – Иди сюда!

Подойдя ближе, я увидел его потное и несчастное лицо. Мы посмотрели друг на друга.

– Не принесу, – ответил я. – Твои деньги не у меня!

– А чего ты тогда пришел?

– Ты плакал только что?

– Тебе показалось, – сказал он. – Это от усталости… Зачем ты пришел?

– Помнишь, как мы близко дружили в детстве? – спросил я. Он ничего не ответил, и я добавил: – Метин, хочешь, я тебе помогу?

– Зачем? – спросил он сначала. А потом сказал: – Ладно. Тогда толкай.

Я навалился и стал толкать машину. Через некоторое время она чуть сдвинулась с места и оказалась на холме, и тогда я, кажется, обрадовался даже больше его. Странное это было чувство, Нильгюн. Но затем я расстроился, увидев, как мало мы проехали.

– Что случилось? – спросил Метин. И поднял ручной тормоз.

– Подожди! Хочу немного передохнуть!

– Давай, – сказал он. – А то проторчим тут всю ночь и опоздаем.

Я опять навалился на машину, но прошли мы не много. Эта машина – как камень, да еще и без колес! Я немного передохнул и хотел посидеть еще, как он вдруг отпустил ручной тормоз! Я стал подталкивать машину, чтобы она не катилась назад, но потом перестал.

– Что случилось? – спросил он. – Почему ты не толкаешь?

– А ты чего не толкаешь?

– У меня уже сил не осталось!

– Куда ты так спешишь среди ночи?

Он не ответил. Только посмотрел на часы и выругался. На этот раз он тоже стал толкать вместе со мной, но мы так и не продвинулись. Мы толкаем машину вверх, а она нас будто бы толкает вниз, и так мы стоим на одном месте. Наконец мы прошли несколько шагов, но у меня иссякли силы, и я перестал толкать. Начался дождь, я сел в машину. Метин сел рядом со мной.

– Ну давай! – сказал он.

– Завтра пойдешь, куда собирался! – ответил я. – А сейчас давай немного поговорим!

– О чем?

Я помолчал, а потом произнес:

– Какая странная ночь… Ты боишься молний?

– Ничего я не боюсь! – отмахнулся он. – Давай еще немного потолкаем!

– Я тоже не боюсь, – сказал я. – Но знаешь, если вдуматься, то делается страшно.

Он ничего не ответил.

– Куришь? – спросил я, протягивая ему пачку.

– Нет! – ответил он. – Ладно, давай еще потолкаем.

Мы вышли из машины, толкали столько, сколько смогли, и, промокнув, опять сели внутрь. Я снова спросил, куда он торопится, но вместо ответа он спросил меня, почему меня называют Шакалом.

– Не обращай внимания! – сказал я. – Они чокнутые!

– Но ты с ними ходишь, – возразил он. – И ограбили вы меня вместе.