Оливия Уэдсли - Заложница любви

А когда перевозка случайно остановилась около водосточной канавы, она с нежностью посмотрела на буйные побеги травы по краям этой канавы; такие симпатичные, ярко-зеленые кустики!

Который из королей на пути к эшафоту тоже ощутил острый прилив отчаяния при виде колеблемой ветром травы?

Через несколько мгновений все эти мелочи перестанут для нее существовать, хотя и останутся на своих местах.

Она вступала в противоестественные условия жизни и уже предвкушала ужас одиночества. Губы ее задрожали, и она, точно ища помощи, взглянула на Лукана. Чтобы не потерять самообладания на глазах у конвойных, которые поглядывали на нее украдкой с живейшим любопытством, она решила не смотреть больше по сторонам.

Но и это не помогло: будущее пугало ее, как темнота ребенка, и подобно тому, как самолюбивый ребенок старается набраться храбрости, она возбуждала в себе мужество отчаяния, которое утомляет нервы еще больше, чем нравственное угнетение. Она с трудом сдерживала слезы. Хотя бы одно слово поддержки от Жюльена!

Но Жюльен был тяжело болен – Колен сказал ей, что у него воспаление мозга.

Как недавно еще она была свободна и ждала Жюльена!

Она так крепко зажмурила глаза, что перед ней замелькали красные точки.

Все это только сон – она проснется у себя дома!

Автомобиль остановился около высокой стены, расположенной полукругом, в каменную неприступность которой врезались две узкие калитки.

Лукан помог Саре выйти. Шоссе тянулось и по ту сторону стен, ослепительно сверкая на солнце; красные, как кровь, маки росли по его краям.

– Мужайтесь, – прошептал Лукан, ласково поддерживая ее под руку и подталкивая по направлению к одной из калиток. – Стоит только перешагнуть…

Но мужество оставило Сару в эту последнюю минуту: безумный, непреодолимый ужас сковал ее члены.

– Я невинна, я невинна, – шептали ее губы.

Лукан обхватил ее за талию и через ее плечо с беспокойством взглянул на конвойных, которые переминались с ноги на ногу, прокашливались в смущении и старались не смотреть в их сторону.

Крепкое объятие Лукана заставило Сару прийти в себя: оно напомнило ей объятие Жюльена в момент расставания, когда он страстно прижимал ее к своему сердцу, не переставая твердить:

– Моя жена, мое счастье, моя единственная!

Потом она увидела его лежащим на полу, и красная кровь, похожая на эти придорожные маки, заливала подножие статуи… Потом пришел его отец и сказал ей, что она своим мелочным тщеславием убила Шарля.

Зачем позволила она Шарлю снова войти в ее жизнь?

Минутная слабость или правда тщеславие?

Значит, хотя она и не убивала, она виновница его смерти. Она высвободилась из объятий Лукана и спокойно посмотрела на него, а когда он поднес к своим губам ее руки, она улыбнулась ему своей прежней улыбкой.

– Прощайте, и благодарю за все, – сказала она ему, переступая через порог калитки, которая захлопнулась за нею.

Пассажиры маленькой яхты, снятой Коленом, производили в совокупности странное впечатление: они прямо ненавидели друг друга и объединялись только у ложа бесчувственного Жюльена.

Во-первых, доктор Варрон, худощавый человек мрачного вида, циник и заядлый морфинист, или упорно молчавший, или отпускавший злобные, язвительные замечания; затем капитан, подозрительно и агрессивно настроенный, и, наконец, сам Доминик Гиз, терзаемый тревогой и все время начеку, чтобы не забыть принятой на себя роли. Поистине это был корабль, одержимый нечистой силой, над которым носились злобные испарения преступных душ его пассажиров.

Колен раздобыл эту яхту у одного из своих знакомых, с которым его связывали не только обычные дружественные отношения: несколько лет тому назад Колен, благодаря своей опытности и связям, спас этого человека от неприятных последствий разоблаченных злоупотреблений.

– Уступите мне вашу яхту на месяц или на два, – медоточиво запел Колен в телефонную трубку, – для хороших знакомых, близких мне людей, которые находятся в затруднении. Мне нет надобности объяснять вам это подробнее, вы по опыту знаете, что значит превратность судьбы.

Приятель, который и своей свободой, и своим состоянием был обязан исключительно Колену, немедленно дал свое согласие, телеграфировал своему капитану и предоставил Колену полную свободу действий.

Очевидно, капитан Росер давно привык к такого рода отправлениям, без определенного места назначения; во всяком случае, он ни о чем не расспрашивал.

Варрон походил на него в этом отношении; «живи и давай жить другим» – звучало для этого малодушного закоренелого морфиниста как «умирай и давай умирать другим», и он никогда ни во что не вмешивался из боязни недоразумений.

Он тоже, хотя и менее непосредственно, был находкой Колена. В высшей степени забавно следить за тем, как проводятся в жизнь замыслы сильных мира сего, по крайней мере, те из их замыслов, которые могли бы запятнать их непорочную репутацию и которые требуют для своего осуществления несколько ржавых орудий, находящихся, как это и полагается, в менее чистых руках, руках людей, настолько обездоленных, что повелевающие ими сверху даже не подозревают об их существовании.

В этого рода делах обязанности строго классифицированы: инициатор, который всегда пользуется богатством и всеобщим уважением, имеет среди своих подчиненных кого-нибудь, кто ему чем-нибудь обязан, который, со своей стороны, знает о ком-нибудь другом нечто такое, что не подлежит оглашению; от этого третьего зависит четвертый, тоже не вполне уверенный в своей правоте перед законами, и т. д., пока в самом низу этой своеобразной иерархии мы не наталкиваемся на «беднягу», который беспрекословно выполняет самую грязную работу и замыкает, таким образом, этот порочный крут. Верх и низ не имеют представления друг о друге и входят в соприкосновение, только если этого требуют их взаимные темные выгоды.

Варрон принадлежал к самому последнему разряду, он был именно таким «беднягой»; это не мешало ему довольно удачно врачевать Жюльена, если старый Гиз успевал вовремя отнять у него морфий.

Жюльен все время находился в беспамятстве и не знал, что взволнованный процессом Сары Париж интересуется им и что в тех кругах общества, где он с ней вращался, всесторонне обсуждается печальное «увлечение молодого Гиза».

– Какое счастье, что он успел уехать в Тунис, не дождавшись этой ужасной развязки!

Ходили слухи, что он вернется, чтобы лично защищать Сару, и такой романтический финал был очень популярен в глазах широкой публики.