Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)

– Боже мой, – сказала мать.

– Военное детство – это сказывается, – объяснил отец.

– Ему неприятно, что я приехала, – сказала Женя. – Не надо было вам показывать письма.

– Что? – в смятении спросил Чесноков и сел.

– А ты поспал! – улыбнулась мать.

– Вставайте все, вставайте все, вставайте, люди доброй воли! – пел ему отец.

– Сережа, ты на меня сердишься? – спросила Женя. – Ты абсолютно прав.

– Сыграем? – сказал Коля, ставя на стул шахматную доску.

Чесноков, дико поглядывая на присутствующих, сделал ход. Некоторое время они играли молча. Зрители уважительно смотрели на шахматную доску.

– Ладья под угрозой, – сказал отец.

– Не подсказывать, – разозлился Коля.

– Зевки никогда не считаются, – возразила Женя.

– Новое правило!..

– Это не игра, – стояла на своем Женя, – когда человек зевнул!

– Сдаюсь, – сказал Чесноков.

Он встал и, покосившись на стол, походил по комнате.

– Сережа, может быть, тебе хочется погулять? – спросила мать. – Пойди погуляй, тебе это хорошо. И Женя с тобой пройдется.

– Может быть, он хочет один, – сказала Женя. – Зачем я буду ему мешать?

– Что значит мешать! – сказал отец. – Шагом марш, вдвоем веселей.

Женя поднялась, ожидая ответа Чеснокова.

– Конечно, идем, какой разговор, – встрепенулся Чесноков.

Они вышли на пустоватую дневную улицу.

– Я знаю, мне не надо было приезжать, – сказала Женя. – Когда ты без меня, ты что-то фантазируешь, и тебе кажется, что ты меня действительно любишь. А вот я приехала – и ты разочаровался.

– Только прошу, не надо меня сейчас ни в чем обвинять.

– Я тебя не обвиняю.

– Нет, у тебя такой вид, будто я тебя чем-то оскорбил.

– Ты меня ничем не оскорбил.

– Но я вижу, что ты не в духе.

– А ты?

– У меня есть на это причины.

– И у меня есть причины. Я все время завишу от твоего настроения. А твое настроение зависит от твоей работы. Только от меня ничего не зависит.

– Ах, я обязан веселиться? Вот я веселюсь: ха-ха-ха!..

– Не надо веселиться.

– Тогда я не понимаю, чего ты от меня требуешь.

– Я ничего от тебя не требую.

– Нет, требуешь!

– Не кричи на меня.

– Ну, я вижу, у тебя воинственное настроение, тебе необходимо поссориться. Но можно не сейчас? Давай отложим.

– Давай.

Женя остановилась, а Чесноков некоторое время шел впереди, не замечая этого.

Потом заметил и обернулся.

– В чем дело? Что случилось?

Женя что-то тихо сказала.

– Не слышу, – сказал он и вернулся.

Она поднялась на цыпочки и обняла его.

– Сереженька! Сделай что-нибудь, чтобы нам было хорошо. Придумай что-нибудь, постарайся.

Чесноков смотрел вдоль улицы. Прохожие, сколько хватал глаз, все как один обернулись и стояли, глядя на них.

Он сосредоточился, что-то решил и повел Женю дальше. И прохожие, словно только того и ждали, тоже пошли по своим делам.

Неподалеку от поликлиники Чесноков и Женя остановились. Он показал девушке, как идти обратно. Она пошла домой, а он направился в поликлинику.

В коридоре было пусто – время обеденного перерыва. Но из красного уголка, где обычно проводились пятиминутки, доносились голоса.

Чесноков пошел туда.

Дверь была отворена, но врачи и сестры сидели к ней спиной, и потому его никто не видел.

Собрание вела Ласточкина. За председательским столиком она чувствовала себя удобно, как дома. Опершись на ладошку, она слушала выступающих как бы рассеянно, но учитывала и замечала все.

– А, именинник! – улыбнулась она Чеснокову через дверную щель. – Вот, послушайте, как вас тут честят.

Все обернулись к нему. Врачи и медсестры улыбались, давая понять, что относятся ко всему этому несерьезно, понимают, что тут недоразумение, или случай, или чьи-то козни…

Чесноков насильственно улыбнулся в ответ: «Ничего, мол, я не унываю!..»

Однако люди доброжелательные, как это часто бывает, вели себя пассивно, считая, что такой врач в заступничестве не нуждается. Выступала Вера, которая навещала Чеснокова дома. Ее возмущало поведение Чеснокова, его особое, привилегированное положение и вообще несправедливое отношение руководства к молодым специалистам. Поэтому она говорила возбужденно и сердито:

– Захвалили Чеснокова, в этом надо сознаться. И вот он уже имеет право посредине рабочего дня устроить себе прострацию и уйти с работы. Представьте себе на минутку, что произошло бы, если бы это разрешил себе кто-нибудь из нас, особенно молодые специалисты. А результат всего этого налицо: вместо одного зуба удален другой, а записан третий…

После нее поднялся Никулин, приглашенный сюда в качестве свидетеля и жертвы. Ему было неловко, что из-за него ругают Чеснокова. Страдания уже были позади, и теперь ему хотелось, чтобы все кончилось мирно и по-доброму. У него еще побаливала десна, поэтому он говорил с трудом:

– Лишьно я нишего не имею просив тоуаришшя Шеснокова. Помимо того, я хошю поулагодарить за отлишную рауоту тоуаришшя Уастошькину.

Этим он несколько нарушил ход собрания, и Ласточкина решила вернуть разговор в нужное русло:

– Может быть, мы послушаем виновника торжества? А то ругаем его, ругаем, а, может быть, он хочет что-нибудь ответить? Пускай объяснит нам, как он дошел до жизни такой.

Но Чесноков уже быстро шел по коридору прочь.

– Сергей Петрович! – услышал он за собой чей-то голос и побежал.

Заведующий райздравом Котиков был смущен и как говорить с Чесноковым – не знал.

– Нет, как это вы ухитрились, не могу понять. Не тот зуб! Это же чепе. Но уж записать-то надо было либо этот зуб, либо другой – как-то можно было бы объяснить. Но вы записали вообще какой-то третий!..

– Я прошу отпуск за свой счет, – сказал Чесноков.

– Это можно, – обрадовался Котиков. – Я лично считаю, что все дело в переутомлении. Отдохнете, и все будет в порядке.

Он даже проводил Чеснокова до двери и улыбнулся ему вслед, но тот уже этого не видел.

На улице Чесноков приметил Мережковского и хотел было куда-нибудь свернуть, но тот, увидев его, сам быстро перешел на другую сторону улицы.

Чесноков поднял воротник и шагал, не глядя по сторонам. Увидел еще одного знакомого, замедлил шаг и сделал вид, что вспомнил о важном деле, перешел через дорогу. Ему ни с кем не хотелось встречаться. Через некоторое время он снова увидел знакомого, опять сделал вид, что вспомнил важное дело, и перешел через дорогу обратно. Затем увидел еще кого-то, свернул в переулок, спрятался там под арку ворот и постоял пережидая.

Он ни с кем не хотел разговаривать, чтобы ничего не объяснять. Выйдя из ворот, он перелез через изгородь и быстро спустился к реке – лишь бы подальше от знакомых.

Мне довелось долгие годы прожить рядом с ним. Я был свидетелем его успехов и его падений… Сейчас передо мной те страницы его жизни, которые я не люблю вспоминать. Он ушел из поликлиники. Больные постепенно оставили его в покое, и страдали от зубной боли, и лечились так, как это принято в наш еще несовершенный век.