Нэнси Митфорд - Не говорите Альфреду

Вечеринка должна была состояться в парадных покоях на первом этаже. Я спустилась вниз и заметила Филипа и Дэви, в веселом настроении, вероятно, после принятия крепких коктейлей. Я поспешила к ним. Они были достаточно добры, чтобы не отпускать замечаний по поводу моего платья, однако принялись подвергать критике мои цветы.

– Как это похоже на вас, Фанни, – почему вы сначала не спросили нас?

– Гвоздики, загруженные в вазы, попросту больше не котируются. Ты что, никогда не слышала о художественной расстановке цветов? Разве ты не знаешь о современной хозяйке и ее хитростях? Натюрморты! Не только цветы, но и ярды красного бархата, чучела зайцев, тыквы, следы кораблекрушения с морского берега, простые травы из живой изгороди и еще бог знает какой хлам! Или же по-японски – простой тростник, хитроумно размещенный, сто́ит в наше время как пять дюжин роз.

Я не понимала, что они имеют в виду. Будучи однажды приглашенной в дом «диоровского» дона вместе с другими женами (женщины в Оксфорде буквально смешиваются в одну кучу в качестве жен), я заметила множество букетов из камнеломки в урнах, в окружении кочанов капусты на полу, и подумала, что все это выглядит как завершение уборки урожая. Люди же восклицали: «Ваш художественный вкус просто безупречен!»

– Леди Леон тоже этим увлекается? – спросила я.

– Да, конечно. Ее цветовые пристрастия и чувство стиля были предметом зависти всех здешних дам.

– Тем не менее я намерена придерживаться розовых гвоздик.

Альфред присоединился к нам со словами:

– Что это за платье, Фанни? – Это было сказано фальцетом, к которому он порой прибегал, чтобы обозначить, что поддразнивает меня.

– Такая мода.

– Мы здесь не для того, чтобы модничать.

Из холла послышались голоса, начали прибывать наши гости. Мы с Альфредом стояли у камина, ожидая момента выступить вперед, когда гости будут объявлены. Филип предложил взять на вооружение теплые американские, а не холодные английские манеры и сделать все возможное, дабы выглядеть так, словно мы рады видеть гостей.

– Я не могу это сделать, это будет выглядеть фальшиво.

– Тогда просто растягивайте губы в улыбке.

И вот мы стояли там, приготовившись жеманно улыбаться, на глазах короля Георга и королевы Марии, плохих копий посредственных портретов. Я чувствовала, что они не одобряют моего модного платья, наших улыбок и всей идеи коктейльной вечеринки, но зато оценили гвоздики. Однако в комнату никто не вошел. Я ощущала себя полной идиоткой, торчащей здесь, точно восковая фигура, в ужасном платье и с искусственной улыбкой. В холле явно было множество людей; между ними воцарилась странная тишина. Дэви и Филип направились к двери. Когда они до нее добрались, то посмотрели налево, в сторону входа, а затем, как бы следуя за взглядами остальных, резко повернули головы к лестнице. В таком положении они и застыли.

– Что там такое? – спросил Альфред и направился к ним. Потом он тоже замер, уставившись вверх и слегка приоткрыв рот.

Холл представлял собой сцену, на которой словно разворачивалась картина Успения Пресвятой Девы: масса повернутых кверху лиц, вытаращившихся на лестницу, по которой так медленно, будто почти и не двигаясь, спускалась самая прекрасная женщина в мире. Она была в ниспадающем фалдами одеянии из белого атласа, она искрилась драгоценностями, ее огромные светлые глаза были точно прикованы к чему-то далекому, над головами толпы. Шествуя за ней, двое моих лакеев несли большой граммофон; за ними шла миссис Юнгфляйш, элегантная, в белом льне, с корзинкой на руке. Одновременно прибывали все новые гости. Когда леди Леон спустилась с лестницы, гости разделились на два ряда с проходом посередине; она же, словно особа королевской крови, шла, пожимая руки, справа и слева, и наконец выплыла из дома навсегда.

Очаровательная Норти, как ее описать? Могло ли это существо из commedia dell’arte [40] Комедия дель а́рте, или комедия масок ( фр .). действительно произойти от соития на жесткой медной гостиничной кровати, где под окном громыхают поезда, старой доброй Луизы и страшно нудного Форт-Уильяма? Некоторые придерживаются мнения, что место зачатия, место рождения, а также имя, данное при крещении, имеют отношение к свойствам личности. Норти, продукт района Кингс-Кросс и клиники Хилл-Вью в Обане, с этим своим именем, является ходячим опровержением данной теории. В ней нет ничего от жительницы Севера – ни расплывчатой нечеткости, ни моментов рассеянности, ни романтичности, ни томления по неведомому. Можно сказать, Норти была типичным продуктом древней цивилизации под лазурными небесами. Не верилось, что у нее отец-шотландец, по возрасту годившийся ей в деды, и предки-пикты [41] Конфедерация кельтоязычных народов, живших на северо-востоке современной Шотландии. ; тем не менее, конечно же, добрая Луиза не могла… О, нет, выкиньте это из головы! Она была бы не способна изобрести такое богатство деталей, чтобы прикрыть грех. Я склонна думать, что Норти, вероятно, подменыш, что в клинике Хилл-Вью в Обане произошел недосмотр, из-за которого дитя какой-нибудь благородной римской дамы и странствующего актера обменяли на младенца Луизы. Физически она не демонстрировала никакого сходства с другими Макинтошами, имевшими массивное тело, рыжие волосы и веснушки. Норти была как маленькая, изысканная фигурка в эмалированном стекле, с волосами цвета цесарки, а глаза ее – самые живые и выразительные из всех мною виденных, не очень большие и ярко-синие. В моменты волнения или страдания они становились ромбовидными. Когда Норти говорила, то в концентрированном усилии самовыражения задействовала все тело целиком, жестикулируя и извиваясь, как это делают младенцы и щенки. Маленькие, тонкие кисти Норти никогда не лежали спокойно у нее на коленях. Более того, в ней было нечто прельстительное, она излучала душевность, счастье и доброжелательность. С первой минуты, как мы с Альфредом увидели ее, мы очаровались ею.

Норти ворвалась в наш дом, когда мы обедали, усталые и расстроенные после приема для доминионов. Дэви ушел, сказав, что его друг маркиз сейчас находится в Париже. Филип, похоже, должен был встречаться с лондонским биржевым брокером. Оба, как я подозревала, присоединились к леди Леон у миссис Юнгфляйш. Я подумала, что вечеринка полностью провалилась, хотя позднее слышала, будто она была самой успешной из всех, что устраивались в посольстве. Те, кто ее пропустил, бесились от ярости, тогда как те, что присутствовали, были нарасхват во всем Париже и снабжались бесплатными трапезами в течение нескольких недель. Но поскольку мы с Альфредом не могли обсуждать эту важную тему с нашими гостями, мы были, естественно, последними людьми, с кем они хотели говорить. Они жаждали обменяться мнениями с другими, кто был свидетелем ухода со сцены леди Леон, завести долгую беседу с теми, кто не был, чтобы рассказать им об этом, и, самое главное, покинуть прием, как только позволят приличия, и добраться до телефона. Все были очень вежливы. Действительно, я видела, что дипломаты весьма тактичны, тут надо отдать им должное. После откровенной и прямолинейной грубости, к которой я привыкла в Оксфорде, это было приятно. Возникали и ободряющие моменты, когда, например, кто-нибудь восклицал: