Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 2

В конце совещания Муртазин заявил, что вместе с главным инженером наметит конкретные меры.

– На этом, кажется, всё, – заключил он. Назирову он велел остаться.

Когда все вышли из кабинета, Муртазин попросил Назирова рассказать, когда и какой институт он закончил, на каких заводах работал, давно ли начальником цеха. Поинтересовался также, за что ему было присвоено звание лауреата, и, узнав, что Назиров получил его за коллективный труд ещё в институте, молча кивнул головой. Зато очень подробно расспрашивал, в каком состоянии находится проект на данный момент, интересуясь его мельчайшими деталями.

Выслушав ответы Назирова, Муртазин встал.

– Пока не ознакомлюсь с вашим проектом сам, – сказал он, – не скажу своего последнего слова, хотя вижу – вам очень хочется услышать его. Потерпите немного. Но независимо от того, будет приемлем ваш проект в целом, нет ли, хвалю уже за одно – за смелость. Вы замахнулись по-крупному. На священные каноны, так сказать. Поток в серийном производстве?.. Да это всеми богами науки отвергнуто. А вы восстаёте. И хорошо делаете… Продолжайте свою работу в этом направлении. Я ещё вызову вас. Если нужна будет помощь, звоните, заходите. Не стесняйтесь… Договорились? Желаю успеха.

Назиров вернулся в механический цех окрылённым. Столкнувшись с Надеждой Николаевной, порадовал и её приятной новостью. Забежал в конторку, чтобы позвонить Гульчире. Но её не оказалось на месте. «Пошла по цехам», – объяснили ему. Это немного испортило Назирову настроение. Такая минута, а он лишён возможности поделиться радостью с Гульчирой, передать свой душевный разговор с новым директором. Вдруг зазвонил телефон. Назиров схватил трубку, думая, что это Гульчира. Но оказалось, что звонит Шамсия, телефонистка заводского коммутатора.

– Азатик, поздравляю, – пропищала она кокетливым голоском. – Говорят, ты произвёл фурор своим выступлением… прямо-таки очаровал нового директора, Идмас в восторге от твоего успеха!..

У Назирова вырвался довольный смешок. Идмас в восторге!.. И когда успела узнать! А Гульчира небось и не слышала ещё. А и услышит, виду не покажет, что рада за него. Она ведь другая.

«Позволь, позволь, друг Азат, что это?.. С чего ты вдруг так обрадовался, услышав об Идмас, когда думаешь о Гульчире?..»

Сдвинув кепку козырьком назад, Сулейман не отрывал глаз от резца. Чёрная, шершавая, точно осколок метеорита, сталь делалась под его пальцами всё более гладкой. Вот она, зеркально засверкав, стала принимать затейливую форму коленчатого вала. Хотя старик Сулейман и любил похвастать, что не съел столько хлеба за жизнь, сколько обработал деталей, до сих пор каждая новая деталь вызывала в нём радостный трепет. Радость эта прорывалась в лёгкой улыбке да в том, что теплел взгляд его озабоченных глаз. Но порой это чувство радости, удовлетворения своим трудом было столь сильным, что он, не имея сил таить его в себе, готов был хвастать готовой деталью перед всем цехом.

– Смотрите, ведь точно живая… Поёт, чёрт возьми! – говорил он, показывая друзьям мастерски сработанную деталь. В такие минуты он преображался, казалось, в нём самом всё пело. Он походил скорее на вдохновенного художника, чем на занятого своим делом рабочего человека.

Всю жизнь свою он был жаден до работы, трудился, как говорится, высовывая из одного рукава две руки. Ещё мальчишкой, выточив на отцовском токарном станке первую деталь, он несколько месяцев таскал её в кармане, показывая на зависть приятелям каждому встречному слободскому мальчишке, и хвастался при этом без удержу. С теми мальчишками, которые не верили ему, поддразнивали, что вовсе, дескать, не сам он выточил её, а отец, он схватывался до крови. Поверившие в него становились самыми близкими друзьями, он их водил через потайную лазейку в заборе на завод: пусть, мол, сами убедятся, что это он, Сулейман, а не кто другой работает на токарном станке. Неописуема была радость Сулеймана, когда он получил свою первую получку – медный пятак величиной с лошадиный глаз. Приняв из рук мастера тяжёлую медную монету, он крепко-накрепко зажал её в своей ещё детской ладошке и через свалки ржавого железного лома, мимо штабелей ящиков и пришедших в негодность машин бросился стремглав домой. Он не помнил, как, протиснувшись через лазейку в заборе, очутился в грязном проулке. Он представлялся себе в ту минуту «страшенным богачом» и воображал, что на этот истёртый медный пятак смог бы купить при желании всю лавочку хромого Шайхуллы. Мать погладила его по голове и сказала:

– Покажи руку.

На ладони Сулеймана остался багровый круг – след от монеты.

– Богатым будешь, сынок, – сказала мать, – золотые руки будут.

Кто только позже не повторял ему этих слов! И, надо сказать, Сулейман никогда при этом не корчил из себя скромника, не опускал глаз. Наоборот, закатываясь весёлым хохотом, гордо говорил:

– Чего же тут удивительного… Такая уж наша порода – мастеровых людей… Аглицкую блоху и ту подковать сумели!

Однако всякому настроению своё время. Сегодня Сулейман скорее выглядел огорчённым, чем обрадованным. Он ведь и без Назирова знал, сколь остра сейчас нужда в коленчатых валах. И с каждым днём она будет ещё острее. Завтра-послезавтра этих самых коленчатых валов понадобится ещё больше. Значит, нужно найти способ быстрее их обрабатывать. Но как? Сулейман не раз пробовал подступиться к этой задаче: то скорость увеличивал, то подачу, то глубину её, придумывал различные приспособления – всё было бесполезно. Грозным, предостерегающим стражем на пути токаря стояла вибрация. Она точно издевалась над ним: «Будь ты Сулейманом о четырёх головах – всё равно тебе через меня не перепрыгнуть! Не дам увеличить ни скорость, ни подачу, ни глубину. На этом деле ломают копья не только рабочие, изобретатели, но и учёные люди. Отвяжись, ищи иные пути».

Крутой волной поднималась в Сулеймане злость, – он не умел ни отступать, ни обходить трудности стороной. Такой уж у него был характер, для него существовала лишь одна дорога – дорога напрямик. «Всё равно сверну тебе башку… открою твой секрет, ведьма шелудивая!» Случалось, Сулейман говорил это вслух, – вибрация для него стала как бы живым существом, с которым хотелось спорить, ругаться, драться…

Мысль Сулеймана работала в этом направлении непрерывно, независимо, был ли он на работе или отдыхал у себя дома. Эта проклятая вибрация преследовала его даже во сне.

Посоветовавшись с мастером, Сулейман решил ещё раз попробовать увеличить скорость на своём станке, всего несколько дней как заново поставленном на цемент. Обработал один вал, другой. Станок устоял, но поверхность детали ровной не получалась. Тогда Сулейман убавил скорость. Странно, поверхность детали не получилась гладкой и на этот раз.