Джон Стейнбек - Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным

– Отец наш Небесный, да святится имя Твое… Господи Иисусе, защити меня от этих запретных переживаний, сохрани на пути света и добра. Не позволь дурному началу перейти через меня к моему ребенку. Очисти мою кровь от скверны.

Вспомнилось, как отец рассказывал, что тысячу лет назад его предки следовали учению друидов.

Молитва принесла облегчение. В сознание снова проник ясный свет; он вытеснил страх, а вместе с ним и память о страхе. «Должно быть, во всем виновато мое состояние, – сказала себе Элизабет. – Следовало сразу об этом подумать. В том месте не было ничего особенного; мое нездоровое воображение сыграло со мной злую шутку. А ведь Рама не раз предупреждала, чего можно ожидать во время беременности».

Обретя душевный покой и утешение, она поднялась с колен и пошла вниз по склону, по пути собирая цветы, чтобы украсить дом к приезду Джозефа.

Лето выдалось очень жарким. Изо дня в день солнце нещадно палило долину, лишая землю влаги, иссушая траву и заставляя живые существа прятаться на склонах холмов, в густых зарослях шалфея. Лошади и коровы целыми днями лежали в тени, ожидая ночи, чтобы выйти на пастбище. На ранчо собаки валялись на земле с высунутыми языками и натужно дышали. В разгар жары затихали даже самые надоедливые насекомые. В полдень слышался лишь слабый и оттого еще более жалобный плач жестоко раскаленных камней и земли. Река съежилась до размеров узенького ручейка, а в августе исчез даже он.

Томас косил траву и укладывал сено в огромные стога, а Джозеф отбирал скот для продажи и отправлял в новый загон. Бертон готовился к поездке в Пасифик-Гроув на религиозное собрание: складывал в бричку палатку, посуду, съестные припасы, простыни и подушки, а однажды ранним утром впряг двух хороших лошадей и вместе с женой отправился за девяносто миль, чтобы помолиться вместе с братьями не по крови, а по вере. Рама согласилась присмотреть за детьми во время трехнедельного отсутствия их родителей.

Снова сияя здоровьем, Элизабет вышла проводить Бертона и Хэрриет. После недолгого недомогания она чувствовала себя хорошо и выглядела чудесно. Ее щеки пылали румянцем; глаза сияли таинственным счастьем. Глядя на жену, Джозеф часто спрашивал себя, какой секрет она таит, о чем думает и почему постоянно готова рассмеяться.

«Да, она определенно знает что-то очень важное и хорошее, – подумал он. – Женщины в этом положении несут в себе тепло Господа. Им ведомо то, о чем другие не подозревают, в том числе особая, высшая радость. В каком-то смысле они держат в руках нервы земли». Прищурившись, Джозеф внимательно посмотрел на жену и по-стариковски медленно погладил бороду.

По мере того как приближался срок, Элизабет требовала от мужа все больше внимания. Хотела, чтобы он сидел с ней весь день и весь вечер, и обижалась, когда Джозеф упоминал о работе.

– Я ничего не делаю, а праздность любит компанию, – объясняла она жалобно.

– Нет, ты постоянно трудишься, – убежденно возражал Джозеф. Он отчетливо представлял, как происходит этот невидимый труд. Хотя ее руки праздно лежали на коленях, кости строили кости младенца, кровь творила кровь, а плоть создавала плоть. Слова о том, что Элизабет ничего не делает, показались забавными, и Джозеф коротко рассмеялся.

По вечерам она требовала, чтобы муж сидел рядом и держал ее за руку.

– Боюсь, что ты бросишь меня, – признавалась она смущенно. – Вдруг выйдешь в эту дверь и больше не вернешься? Тогда у ребенка не будет отца.

Однажды, когда они отдыхали на крыльце, Элизабет внезапно спросила:

– Почему ты так любишь это дерево, милый? Помнишь, как ты радовался, когда я сидела на нем в первый свой приезд сюда?

Она взглянула на уютную развилку высоко над землей.

– Это прекрасное большое дерево, – уклончиво объяснил Джозеф. – Думаю, что люблю его за совершенство.

Однако Элизабет хотела большего.

– Нет, Джозеф, причина не только в этом! Однажды я слышала, как ты разговаривал с дубом словно с человеком и обращался к нему «сэр».

Прежде чем ответить, он пристально посмотрел на дерево, а после долгого молчания рассказал о том, как перед смертью отец мечтал попасть на запад, и о том, как получил письмо от брата.

– Это что-то вроде игры. Кажется, что отец еще жив.

Элизабет посмотрела на него широко расставленными, полными женской мудрости серыми глазами.

– Нет, это не игра, Джозеф, – проговорила она мягко. – Ты не смог бы играть, даже если бы очень захотел. Но идея хорошая.

Она впервые проникла в сознание мужа, в единый миг увидела форму и ход его мыслей. И он понял, что это произошло. Чувства нахлынули высокой волной. Джозеф склонился к жене, чтобы поцеловать, но вместо этого уткнулся лбом в ее колени и едва не разрыдался.

Элизабет погладила мужа по волосам и спокойно улыбнулась.

– Надо было раньше открыть мне свою тайну. – На миг она задумалась и добавила: – Но, возможно, раньше я не смогла бы как следует ее рассмотреть.

Когда они ложились спать, она клала голову ему на руку и ночь за ночью вымаливала обещание:

– Когда придет срок, останешься со мной? Боюсь, что будет очень больно и страшно. Боюсь, что позову, а тебя не окажется рядом. Ты не уйдешь далеко, правда? И если окликну, сразу вернешься?

И Джозеф сурово обещал:

– Я обязательно буду с тобой, Элизабет. Не беспокойся.

– Но только не в той же комнате. Не хочу, чтобы ты видел – не знаю почему. А если будешь сидеть в другой комнате и слушать, тогда, наверное, ни капли не испугаюсь.

Иногда перед сном она рассказывала ему то, что знала: как персы напали на Грецию и были разбиты, как Орест обратился за защитой к священному алтарю, а фурии сидели рядом и ждали, когда он проголодается и сдастся. Со смехом делилась теми малозначительными сведениями, которые когда-то казались признаком превосходства, а сейчас выглядели попросту глупыми.

Она начала считать недели до своего срока: сначала оставалось три недели, начиная с четверга; потом две недели и один день; и вот наконец всего десять дней.

– Сегодня пятница. Так что это произойдет в воскресенье. Надеюсь, что так. Рама слушала. Говорит, что даже услышала, как бьется сердечко. Можешь поверить?

Потом она сказала:

– Теперь осталась всего неделя. Как только подумаю, сразу начинаю дрожать.

Джозеф спал очень чутко. Стоило Элизабет вздохнуть во сне, как он открывал глаза и с тревогой прислушивался.

Однажды он проснулся оттого, что на их крыльце собрался хор молодых петухов. Было еще темно, однако воздух уже наполнился предчувствием зари и свежестью утра. Взрослые петухи пели мелодично, словно укоряя молодежь за высокие надтреснутые голоса и демонстрируя истинное мастерство. Джозеф лежал с открытыми глазами и смотрел, как мириады световых точек окрашивают воздух в темно-серый цвет. Постепенно начали появляться очертания мебели. Элизабет дышала во сне коротко, отрывисто, как будто всякий раз преодолевая препятствие. Джозеф собрался встать, одеться и выйти к лошадям, когда она вдруг села в постели. Ее дыхание пресеклось, ноги напряглись, и она вскрикнула от боли.