Виктор Балдоржиев - На закате века

(1998 год)

С приближением больших величин и событий разумный человек начинает осмысливать. Себя, свою жизнь, свои деяния. Историю и современность. Потом – мироздание, где ничего из осмысленного им не видно и нет. Даже тех больших величин, как новый век, новое тысячелетие, приближение которых он предчувствовал.

В жизни человека всё придумано человеком.

И тогда он опять остаётся со своими чувствами и великой пустотой, уже не пытаясь ничего осмысливать и сравнивать. Остаётся с тем, что придумал он сам и подобные ему.

Эти строки нужны были только мне. Может быть, они будут нужны кому-то ещё?

(По мотивам старинных монгольских песен)

– Мой нукер!

Когда возвратишься домой,

Зайди в нашу юрту, поведай

О том, что мой меч зарастает травой,

Что я не вернулся с победой…

Скажи, что в бою горемычный убит,

Что тело гниет на чужбине,

Колчан мой блестящий, синея, лежит,

Украсив леса и равнины…

Скажи, что несчастный друзей не предал

И небо не проклял укором,

Что шлем мой железный чернеет у скал,

Покрытый осенним узором.

Скажи, что застыли, мертвея, глаза

И были слезами омыты,

Что черная длинная, плетью, коса

С травою теперь перевита!

Поведай отцу, что я был еще жив

И после пятнадцатой раны!

А матери бедной потом расскажи

Про земли, народы и страны…

Я смотрю на вечерние дали,

Журавли надо мною летят.

Что за чувства тебя волновали

Мой певучий учитель и брат!

Растревоженный думой неясной,

Замедляю я времени бег,

Повторив за тобой: как прекрасна

Мать-Земля и на ней человек!

Очарован я песнями снова,

Голос твой звучит в сердце всегда.

Время страшно бежит! Только слово

Пролетит и обгонит года.

Простота и согласье созвучий

И великая тайна во всём.

Эту жизнь, мой учитель певучий, -

Золотым овеваешь ты сном.

Веселее, надёжнее, проще,

На Земле с тобой рядом нам жить.

Журавли и рязанские рощи

Продолжают со мной говорить.

Люди метят в херы или в мэры,

Даже в президенты и кумиры!

Между тем судьбой всей биосферы

Правят гениальные банкиры…

Мотоцикл заводят соседи,

За селом – алый солнечный лик.

Белолицую важную леди

Приглашает в коляску мужик.

Дорогую московскую тетю

До райцентра племянник везет.

Тетя в отпуске, он на работе,

Но работа теперь подождет.

Ах, как гостью соседи встречали,

Все село удивили столом…

Закололи корову и сдали,

Чтобы в грязь не ударить лицом!

Мать сует пирожки ей в пакете,

Обнимают невестка и брат.

Мотоцикл поехал… И дети

Машут тете и что-то кричат.

Кожуру от столичной салями

Благодарно собака жует…

Загрустив о деревне и маме

Сядет тетя в большой самолет.

Он распарит березовый веник,

И на камни плеснет кипяток,

Побежит кровь, волнуясь, по венам,

И кольнет по костям тонкий ток.

И, святясь изнутри и снаружи,

Будет пить очарованный чай.

Он прошел сквозь колымские стужи

И вернулся домой… Невзначай.

Месяц зыбок в Ононе и розов,

Что боюсь прикоснуться к воде.

Снились мрачные тени колхозов,

Где беда привалилась к беде,

Тризны мертвых с живыми глазами,

Юбилеи чертей в городах…

Болен я! Просыпаюсь ночами,

Явь меня настигает и в снах:

Там безумствуют грады и веси,

Скоморохи слагают стихи,

Круглосуточно празднуют бесы,

И напрасно кричат петухи!

А гордыню сменяет унынье

И тягчайший свершается грех -

Удушающий воздух пустыни

Отравляет безжалостно всех.

Самому себе страшно признаться,

Что схожу незаметно с ума.

Мне бы жить, ничего не бояться,

Но какая надвинулась тьма!

Жить бы в юрте у сопки на склоне,

Молчаливо мечтать у огня,

Видеть розовый месяц в Ононе

И поить вороного коня…

Дух бродяги просит воли,

Ломота уходит в дрожь!

Захмелев от ветра в поле

Бродит спеющая рожь…

В душных избах хлебосолы

Что-то прячут много лет,

Что-то копят невеселы,

Но чего-то нет и нет!

Строил он дома, заборы,

Закрывая даль дорог.

Глянет он на степи, горы…

И уйдет, не чуя ног.

Захлебнется вдруг и ахнет,

И расколет небо гром.

Как дрожжами поле пахнет -

Брагой, водкой и дождем!

Упадет бродяга в поле…

За труды и за приют,

Выжмут силы хлебосолы

И обратно отожмут.

.

Отважный рыцарь Дитрих в блестящем,

рогатом, шлеме очнулся в смутном недоумении.

Сливаясь с небом, тьма всадников откатывалась

за горизонт, как грозовые тучи.

Они появились внезапно и внезапно отхлынули,

как непредсказуемый ураган.

Бедный рыцарь Дитрих снял шлем с отломанным рогом

и огляделся. Было тихо, и солнце слепило глаза.

Над долиной переливался туман, а в зеленых травах

и ярких цветах сверкали латы и шлемы убитых,

тягостная роса войны.

Несчастный рыцарь Дитрих выдернул стрелу

из горла истекшего кровью коня.

Стрела отливала краснотой и была

на четыре пальца длиннее европейской стрелы

Славный рыцарь Дитрих не знал страха в битвах,

но сейчас ему стало страшно. Он закрыл лицо

ладонями и задумался…

Я знаю эти стрелы, пригнувшие и смешавшие народы,

создавшие сегодняшний мировой порядок.

Они сделаны из ветвей дикого персика-буйлэсана

и дикой акации-харганы, что растут за моим домом,

в солоноватой и суровой степи.

Даже не пытайтесь вырвать их из земли!

Даже не пробуйте разогнуть и выпрямить их!

Волокна их ветвей плотно и жестоко скручены,

как мышцы воинов и мастеров,

Делавших из них стрелы над кострами.

Это мои предки.

Но они были стихией самой природы,

а не ее отбросами, последний стадией

перед разложением, дающим новую жизнь остальному!

Стихия не знает препятствий,

Чтобы сделать и выпустить такую стрелу

нужны мощные люди и крепчайшие луки.

А кто бы мог натягивать их ежедневно и ежечасно,

покоряя множество народов в железе и бронзе?

Так какие же это были луки и руки?

Это были не мы, одряхлевшие телом и умом,

это были совсем другие люди!

Никто не знает, как возникает сила инерции

и как она испаряется…

Друг мой, историк, поэт и художник, так ты себя

называешь… Используй и соединяй анатомию

и другие науки, пытаясь познать себя и мир,

проходя по пыльным дорогам минувших столетий,

совершенствуя мысль и укрепляя свой дух.