Мариам Ибрагимова - Тебе, мой сын. Роман-завещание

Быть может, и тронулись бы к родным саклям Ибрагим с братом, женой и детьми, да не ко времени появилась на свет я. Наступали холода. Недобрые вести доходили из Дагестана. Не советовали земляки Ибрагиму трогаться с места, говоря, что революционным движением и Гражданской войной охвачен весь Дагестан и Кавказ в целом. Убеждали, что ехать опасно – под Грозным налетают и грабят озверевшие банды.

Решил Ибрагим перезимовать в станице, хотя и её от бесконечных перемен власти тоже охватила анархия. Поздней осенью 1919 года тёмным, страшным валом вкатились в станицу Челбасскую отряды Дикой дивизии. С казаков взятки гладки, разве только харч да корм коням. А вот вывеска «Азиатские товары» прямо-таки возбудила неуёмный аппетит «дикарей» также, как притягательный запах духана. Взломав дверь, как очумелые, давя друг друга, ворвались в магазин абреки, хватали всё, что попадалось на глаза. Какой-то есаул, поднявшись на прилавок, громко распоряжался:

– Братцы, спокойно! Брать по надобности – по одной папахе, по одной черкеске. Бурку и башлык брать только тем, у кого нет ноговиц, и штанцы брать только тем, у кого прохудились. Взятые про запас отберу. Спокойнее, братцы, спокойнее! Кинжалы и шашки не трогать до распоряжения полкового командира.

Ополченцы Дикой дивизии тут же сбрасывали с себя завшивленную рвань и, облачившись во всё новенькое, спешили туда, где можно было ещё поживиться.

Ибрагим, стоя недалеко, с грустью наблюдал, как грабили его добро, и старался успокоить себя, относя эти действия на счёт фатальной неизбежности. В этот недобрый час к нему подошёл высокий стройный офицер и, козырнув, спросил:

– Вы кавказец?

– Да, – ответил Ибрагим.

– Какой губернии, какого рода-племени?

– Дагестанской, лакец, из селения Хуты, Ибрагим, сын Бутты.

– Вах! А впрочем, я так и предполагал. Ассалам-алейкум, земляк! Какими судьбами заброшен в этот край? Не лудильщик, случайно?

– Был лудильщиком, а теперь хозяин этого магазина, – спокойно ответил Ибрагим.

– Тысяча извинений! Прости наш дикий сброд, ради Аллаха! Поверь, я не в силах остановить грабёж – убьют! Ничем не могу помочь тебе, кроме сочувствия. Сам видишь, что за люди… К тому же большинство из них пьяны – а это стихия!

– Тогда зачем ты, порядочный человек, приобщился к этому дикому стаду? – в сердцах бросил Ибрагим.

– Видишь ли, я царский офицер, служил в одном из кавалерийских полков, которым командовал генерал Руднев. В армии Деникина немало горцев. Всех их распределили по частям, которые должны были действовать в тех местах, откуда родом офицеры-кавказцы.

А когда начали формировать из горцев Дикую дивизию, многих из нас перевели в неё и поставили во главе подразделений. Деться некуда, время смутное. Красные нас, царских офицеров, расстреливают. Советская власть – не для нас. И что за власть, не понимаю, но уж очень смахивает на анархию. А анархию я не признаю, поскольку не сомневаюсь в преимуществе законности и порядка монархического строя.

С полным пониманием долга присягал я русскому царю и не отступлю даже теперь, когда трон опрокинут, – буду стараться, не щадя собственной жизни и жизни тех, кто подчинён мне, во имя возрождения монархии.

Так, беседуя, шли Ибрагим Давыдов и ротмистр Исмаил Махдиев по станичной улице. Как бы там ни было, но Ибрагим считал обязанным исполнить долг гостеприимства. Его жена Прасковья за несколько лет замужества научилась не только строчить ноговицы и шить папахи, но и искусству приготовления традиционного хинкала. Узнав о разграблении магазина, Прасковья не огорчилась, а только обрадовалась возвращению мужа живым, здоровым, да ещё с офицером-земляком.

Каждый раз, когда налетал на станицу какой-нибудь отряд, её душу охватывала тревога. Она умоляла мужа и братьев не выходить из дому, не попадаться на глаза тем, кто врывался в станицу с поднятым оружием. Ей, матери уже троих детей, не было дела до того, за что бились белые, красные, зелёные или махновцы. Прасковья хотела мира, сохранения жизни любимого, семьи, родных, близких и тех простых многострадальных людей, которые так же, как и она, имеют только одну жизнь. Не зная языка, на котором говорили муж и гость, но прислушиваясь к интонации, поглядывая на лица, догадывалась, что вели они беседу мирную, как и положено за столом. Вскоре офицер поднялся, подошёл к кроваткам, в которых спали дети, и, постояв возле новорождённой, сказал:

– Вот оно, начало жизни. Дай Бог, чтоб оно осталось чистым до конца! – и, направляясь к двери, добавил: – Я скоро вернусь.

Вернулся Исмаил с огромным свёртком. Осторожно поставил на стол, развернул. В нём оказались большие швейцарские настенные часы. Офицер попросил большой гвоздь, вбил его в стену, прикрепил часы, завёл механизм и сказал:

– Они идут с боем. Это подарок новорождённой. Пусть бой часов напоминает ей обо мне. Кто знает, когда и где уготовлен мне конец. Если победят красные и я останусь жив, не видать мне родного края.

Исмаил распрощался и ушёл. Это был старший из пяти сыновей лакца Ибрая, который с семьёй задолго до революции поселился в Таганроге и занимался ремеслом лудильщика. Родом из Кумуха. Кроме сыновей у Ибрая было четыре дочери. Перед германской войной Ибрай умер. Жена его осталась с детьми в Таганроге. Ещё при жизни мужа, помогая ему, научилась лудить, паять и этим кормила большую семью. Отец мой и другие земляки ездили навещать многодетную вдову-землячку, помогали ей материально и всё время поддерживали с нею связь. Позже, после установления советской власти, вдова с детьми переехала в Дагестан.

Отец мой Ибрагим вернулся в родные края весной 1920 года. Поселился в Темир-Хан-Шуре, где вместе с братом открыл портняжную мастерскую по пошиву мужской верхней одежды. Здесь же купил у дочери генерала, в молодости бежавшей с денщиком отца из Петербурга на Кавказ, большой дом – бывшую старую офицерскую гостиницу. Пропойца-денщик деньги, полученные за дом, промотал и вскоре скончался. А генеральская дочь доживала свой век в той же Шуре, торгуя семечками.

Часы, подаренные ротмистром Исмаилом, шли, оповещая каждые полчаса о безвозвратно уходящем времени, напоминая о том, кто и при каких обстоятельствах их подарил, но умалчивая о тех, кому они принадлежали до того.

О судьбе преданного царскому престолу офицера-лакца никто из его родственников ничего не знал. А жили они, как и мы, в Темир-Хан-Шуре и уже давно считали Исмаила погибшим. Его мать доживала свой век с сыном и дочерью, старой девой. Другие дети жили семьями отдельно и неплохо. И вот любопытный случай.

Было это вскоре после того, как наша армия в январе сорок третьего перешла в контрнаступление. Работавший тогда секретарём горкома партии одного из небольших городов Северного Кавказа Омар, брат Исмаила (конечно же, скрывший факт офицерской службы в Деникинской армии), будучи в командировке, обедал в минераловодском железнодорожном ресторане. На свободное место сел человек в возрасте, в гражданской одежде и буквально впился глазами в сидящего напротив Омара. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Омар, не выдержав взгляда незнакомца, опустил глаза и стал быстро есть. Ложка в его дрожащей руке предательски стучала по тарелке.