Мариам Ибрагимова - Мой дядя Пир-Будаг

– Быть готовыми к завтрашнему утру во всеоружии с лошадьми и недельной провизией.

Вечером в нашем доме собрались все близкие и дальние родственники, дядя Арслан-Бек раздал им огнестрельное оружие. В первую очередь тем, кто умел хорошо стрелять.

Утром конники построились в ряды и двинулись под звуки зурны и барабана к райцентру, сопровождаемые толпой женщин и детей. Пир-Будагу дядя Арслан-Бек сказал:

– Ты останешься дома, будешь смотреть за всем, что происходит в селе, когда придут враги с той стороны. В тот день, когда они начнут выступать в нашу сторону, ты оденься нищим (это значило надеть шубу, вывернутую наизнанку, старую папаху, повесить торбу через плечо, взять в руки посох) и приди к нам.

Через несколько дней после того, как отряд красных партизан во главе с дядей Арслан-Беком ушел из нашего аула, с той, граничащей с Аварией стороны, показался вооруженный отряд горцев. Одни ехали на лошадях, другие шли пешком.

Увидев их, жены, матери, сестры вступивших в отряд красных партизан испугались, похватали узелочки с едой, одеждой и, убежав из села, попрятались.

Представители местного духовенства выступили навстречу мюридам шейха Узун-Гаджи и приветствовали их.

Видя опустевшее село, один из предводителей мюридов спросил у муллы:

– А где же ваш народ?

Мулла ответил:

– Одних обманным путем увели из села вероотступники, другие разбежались от страха.

– Мы не собираемся никого трогать, пусть возвращаются к своим очагам, – сказал предводитель мюридов.

Тогда глашатай влез на самую высокую крышу села и начал созывать тех, кто убежал.

Через день отряд мюридов стал готовиться в путь. Дядя Пир-Будаг нарядился нищим и отправился в сторону райцентра. Застава мюридов, стоявшая на крутом перевале, пропустила его без вопросов.

Через неделю дядя Пир-Будаг вернулся домой. Он рассказал, что сторонникам шейха удалось прорвать оборону красных и что последние под натиском врагов отступили вниз. И еще сказал, что в течение всего этого времени он помогал красным партизанам на их позиции, носил воду, еду, пас коней, возил хлеб из пекарни, а потом седлал лошадей перед отходом партизан.

Около полугода в аулах высокогорья шли сражения с воинами-гази, которые нахлынули со стороны Грузии, отступив туда после первого подавления мятежа имама Гоцинского.

Наступила зима, суровая, голодная, потому что несколько лет подряд были неурожаи. Бабушка в черном траурном платье и платке, которые не снимала со дня смерти старшего сына Рашида, все время вздыхала, вытирая слезы, а дедушка читал молитвы.

Тревожно было на душе и у остальных родственников – как ни говори, а война есть война, и никто не застрахован от самых страшных неожиданностей. Люди ждали всякой весточки, окружали каждого пришлого или проходящего мимо, желая узнать новости.

Доходили слухи о том, что снизу из России на помощь местному ополчению и партизанам переброшены регулярные войска и что они, преследуя остатки разбитых отрядов имама, снова загнали их на крутые высоты Аварии, граничащие с Грузией. Эти слухи оказались достоверными.

В одну из завьюженных зимних ночей в окно нашего дома постучали. Бабушка выглянула и увидела человека в длинной бурке, запорошенной снегом, голова его была закутана белым башлыком.

– Мама, это я, – тихо сказал дядя Арслан-Бек.

Бабушка, всплеснув руками, кинулась к нему. Все в доме поднялись, забегали, встал на ноги и дедушка. Вытянув вперед обе руки, в одном ночном белье он, словно большой ребенок, неуверенно ступая ногами, пошел навстречу сыну. Радость встречи с вернувшимся из боев трудно описать.

Вместе с дядей Арслан-Беком вернулись многие партизаны. Пали в местах сражений четыре человека. Но войны без жертв не бывает, хотя каждый, идя туда, надеется, что выживет. А когда настигает смерть, уносит с собой тайну последних дум.

Зима в том году была лютая. Большие снегопады одели окрестные горы, крыши домов, узкие улочки села в пышные наряды, дышащие свежестью и снежным ароматом. Казалось, все погружено в зимнюю спячку: и люди, и природа. Лишь голубые струйки дыма, медленно поднимавшиеся к небу говорили, что там, под снежными сугробами, лежащими на ступенчатых крышах, теплится жизнь.

Изредка выходили люди из дому в это время. Трижды в день, накинув большие овчинные шубы на плечи, спешили мужчины в мечеть. Женщины в клетчатых шерстяных пледах торопились к источнику по воду. Асват каждый раз спешила с кувшином на плече в то время, когда муэдзин, забравшись на минарет, звал правоверных в мечеть.

Дядя Арслан-Бек тоже ходил молиться. Только тяжелобольным и немощным мужчинам разрешалось молиться дома, как и женщинам. Вообще женщинам не положено было переступать порог храма.

Так и бегала Асват трижды в день к источнику, хотя вода им не всегда бывала нужна. Ей хотелось хоть издали глянуть на Арслан-Бека, овладевшего ее сердцем и мечтами.

И что вы думаете? Она настолько отчаялась от любви, что в одну из завьюженных ночей с узелком в руках явилась в наш дом, закутанная в плед.

Удивленный дядя Арслан-Бек, видимо, догадался, в чем дело, и сразу повел ее в кунацкую. Тетя Райганат поспешила следом и припала ухом, а потом и глазом к замочной скважине. В доме все зашушукались.

Через некоторое время в комнату вбежала тетушка Райганат и как ни в чем не бывало присела у печки. Следом зашел дядя Арслан-Бек и попросил женщин выйти.

Мы ушли в женскую половину, и там Райганат зашептала:

– Клянусь Аллахом, прибежала к нему и прямо заявила: «Арслан-Бек, я не могу больше жить без тебя». А он говорит: «Но ведь у меня есть невеста, давно засватанная». Она говорит: «Знаю, но ничего не могу поделать с собой, если ты меня прогонишь, брошусь в пропасть, а домой не вернусь». Тогда Арслан-Бек сказал: «Ну хорошо, я сам не могу решить этот вопрос, в доме есть старший, против воли отца я не пойду».

После этого сообщения тетушка Хадижа припала ухом к двери дедушкиной комнаты. А я, сгорая от любопытства, не выдержала, оттолкнув ее, вбежала в комнату и влезла под шубу деда.

Дедушка и Арслан-Бек не обратили на меня внимания, настолько они были поглощены чрезвычайным событием. Я, высунув голову из-под полы шубы так, чтобы можно было дышать, вся превратилась в слух. Не знаю, о чем они говорили раньше, но, когда я начала подслушивать, они почему-то оба молчали, задумчиво глядя перед собой. Я сначала подумала, что они не хотят говорить при мне, но потом раздался голос дедушки:

– Что ж, ничего не поделаешь, любовь ослепляет и охмеляет хуже самого крепкого напитка. Не будем брать грех на душу. Если вернем ее обратно, она и в самом деле решится на самоубийство. Значит так суждено. Посылай за муллой, узаконим брак.