Джон Голсуорси - Пустыня в цвету

– А что это был за человек?

– Восторженный такой парень, похож на моего парикмахера.

Динни засмеялась:

– Тебе надо что-то предпринять, не то он все равно его кому-нибудь продаст.

– Сейчас у нас депрессия. А она прежде всего бьет по торговле древностями и редкими изданиями. Пройдет не меньше десяти лет, прежде чем ему дадут приличную цену.

– А тебе часто стараются сбыть какую-нибудь подделку?

– Бывает. И кое-кому это даже удавалось. Но мне жалко, что я не попался на эту удочку… Прелестный череп! Такие теперь редко найдешь.

– Да, мы, англичане, становимся все уродливее.

– Неправда. Надень на людей, которых мы встречаем в гостиной и в лавках, сутану с капюшоном или камзол и латы – не отличишь от портретов четырнадцатого-пятнадцатого веков.

– Да, но мы стали презирать красоту! У нас она считается признаком слабости и распутства.

– Людям приятно презирать то, чего у них нет. Мы стоим в Европе всего лишь на третьем, – нет, пожалуй, на четвертом месте по обыденности внешнего облика. А если бы не унаследовали кое-что от кельтов, могли бы занять и первое место.

Динни оглядела кафе. Осмотр не подтвердил выводов дяди и потому, что мысли ее были заняты другим, и потому, что большинство обедающих оказались либо евреями, либо американцами.

Адриан смотрел на Динни с грустью: лицо у нее осунулось, глаза потухли.

– Значит, Хьюберт уже уехал? – спросил он.

– Да.

– А что ты сама собираешься делать?

Динни молчала, уставившись в тарелку. Наконец она подняла голову:

– Может, поеду за границу.

Рука Адриана потянулась к бородке.

– Понятно, – сказал он наконец. – А деньги?

– Денег хватит.

– И куда?

– Куда глаза глядят.

– Одна?

Динни кивнула.

– Неприятная сторона всякого отъезда заключается в том, что рано или поздно приходится возвращаться.

– Здесь мне пока нечего делать. Вот я, пожалуй, и облегчу участь моих ближних, избавив их от своего присутствия.

Адриан задумался.

– Ну что ж, дорогая, тебе виднее. Но раз уж ты настроилась съездить куда-нибудь подальше, мне кажется, что Клер обрадуется, если ты решишь поехать на Цейлон.

По невольному движению ее руки он понял, что мысль эта не приходила ей в голову, и продолжал:

– Мне почему-то кажется, что живется ей несладко.

Динни испытующе поглядела на дядю.

– У меня было такое же ощущение на свадьбе; мне его лицо не понравилось.

– У тебя ведь просто дар помогать другим, Динни. Как бы мы ни ругали христианство, но заповедь «Давайте, и воздастся вам» – великие слова.

– Эх, дядя, даже сын божий не прочь был иногда пошутить.

Адриан внимательно поглядел на нее:

– Если поедешь на Цейлон, не забудь, что плоды мангового дерева надо есть над миской: они очень сочные.

Вскоре он с ней расстался и, чувствуя, что больше сегодня работать не сможет, отправился на выставку лошадей.

На Саут-сквер выписывали и «Текущий момент», – политические деятели не могут обойтись без такого рода прессы, иначе рискуешь не уследить за погодой на Флит-стрит. Майкл за завтраком сунул газету Флер.

За шесть дней, которые Динни провела у них в доме, никто и словом не обмолвился об Уилфриде. Но теперь Динни спросила сама:

– Можно мне поглядеть?

Флер дала ей газету. Динни прочла заметку, ее слегка передернуло, но она продолжала завтракать. Кит нарушил молчание, сообщив, каких показателей добился Хеббс.

– Не правда ли, тетя Динни, он ничуть не хуже У. Дж. Грейса [33]?

– Увы, Кит, я ни разу не видела ни того, ни другого.

– Как, ты не видела У. Дж.?

– По-моему, он умер, когда меня еще не было на свете.

Кит поглядел на нее с недоверием.

– А-а-а…

– Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, – сказал Майкл. – Тебе уже было лет одиннадцать.

– Неужели ты и правда никогда-никогда не видела Хеббса, тетя?

– Нет.

– А я его видел целых три раза. Я учусь бить согнутой рукой, как он. «Текущий момент» пишет, что Бредман – лучший игрок в мире. Как ты думаешь, он даже лучше Хеббса?

– Нет, но вокруг него легче поднять шумиху.

– А что такое «поднять шумиху»?

– То, чем занимаются газеты.

– Значит, выдумывать?

– Не обязательно.

– А сейчас о ком поднимают шумиху?

– Ты не знаешь.

– А вдруг знаю?

– Кит, не приставай! – сказала Флер.

– Можно взять яйцо?

– Можно.

Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец:

– Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?

– А что ты с ним сделал?

– Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.

– Не хвастайся, Кит.

Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.

Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.

– Ты очень занят?

– Нет, дорогая.

– Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?

– Сама видишь, «Леопард» продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?

– Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.

Майкл поглядел, как она храбро пытается улыбнуться, и нерешительно спросил:

– Хочешь, я о нем разузнаю?

– Если я ему буду нужна, он найдет меня сам.

– Я повидаюсь с Компсоном Грайсом. С Уилфридом у меня почему-то разговор не получается.

Когда она вышла, Майкл посидел, сердито перебирая письма, на которые ему так и не захотелось отвечать. Бедная Динни! Какое все это безобразие! Потом он сдвинул письма в сторону и ушел.

Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-Гардена, – этот рынок по каким-то пока непонятным причинам влечет к себе литераторов. Когда Майкл около полудня вошел к молодому издателю, тот сидел в единственной прилично обставленной комнате своей конторы и с довольной улыбкой читал газетную вырезку. При виде посетителя он встал.

– Здравствуйте, Монт! Видели заметку в «Моменте»?

– Да.

– Я послал ее Дезерту, а он надписал сверху вот эти четыре строчки. Здорово, а?

Майкл прочел четыре строки, написанные рукой Уилфрида:

– Он, значит, в городе?

– Был полчаса назад.

– А вы его видели?

– Нет, не видел с тех пор, как вышла поэма.

Майкл кинул острый взгляд на его благообразное, пухлое лицо.

– Довольны тем, как идет книжка?

– Выпустили сорок одну тысячу, и конца еще не видно.

– Случайно не знаете, собирается Уилфрид опять на Восток?

– Понятия не имею.

– Ему, наверно, здорово опротивела вся эта канитель.

Компсон Грайс пожал плечами:

– Много ли поэтов зарабатывали тысячу фунтов на книжке стихов в сто страниц?