Владимир Сорокин - Сердца четырех

– А этот Жабин?

– Что Жабин?

– Ну… вы с ним еще ебались?

– А как же. Регулярно меня трахал. Как приспичит, сразу в общагу – дзынь: белокурик, жду. Начнет спереди, кончит сзади.

– Больно?

– Нет. Привыкла. Даже кончать от этого научилась… О! Это что такое? – Ольга заметила, что Сережа прикрывает полотенцем свой напрягшийся член.

– Это что за безобразие? – она отвела полотенце, взяла Сережу за член. – Вы что себе позволяете, молодой человек?

Сережа прижался к ней:

– Оль, а можно я в попку попробую?

Она улыбнулась:

– Ребров запретил тебя развращать.

– Да пошел он! Ну можно, а?

– Так хочется?

– Ага.

Она взяла его за уши, сжала, заглянула в глаза:

– Настучишь!

– Никогда! Больно, Оль…

– Клянешься?

– Ну клянусь, больно же!

– Поверим.

Ольга вышла из душевой, прошла в спортзал, достала из своей спортивной сумки тюбик с мазью для рук, поманила Сережу пальцем. Они подошли к мату, постеленному под ерником. Ольга сбросила халат, выдавила на ладонь мази и, опустившись на колени, стала смазывать Сережнн член:

– Главное – не спеши.

Затем она смазала себе анус, легла животом на мат. Сережа лег на нее.

– Выше, выше, – Ольга развела ноги. – Вот. Сильней. И не торопись…

Сережа стал двигаться.

– Маленький мой… Котеночек, – шептала Ольга, прижавшись щекой к мату. – Не спеши…

Сережа вздрогнул, слабо застонал и замер.

– Уже? Котик мой…

Он скатился с нее, сел, потрогал свой член. Ольга перевернулась на спину, потянулась:

– О-о-а-ах! Давно Оленьку не ебли по-черному!

– Пить хочу. – Сережа встал, пошел к двери.

– Принеси мне апельсин! – Ольга взмахнула ногами, кувыркнулась назад и села в позу Лотоса.

После обеда Ребров пригласил всех к себе в кабинет.

– Хочу обратить ваше внимание на одно очень важное обстоятельство, заговорил он, сидя за столом и глядя на свои руки. – Дело №1 прошло благополучно, стержни и промежуточный блок у нас. Таким образом, дело №2 будет проведено не 7 января, а 31 декабря.

– Но мы давно это знаем! – пожал плечами Штаубе.

– Правильно. Но вы не знаете другого, – Ребров открыл папку, достал пожелтевший листок бумаги и стал читать:

Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы стерокнепри все более ручным и безобидным. Такое предположение в корне стерокнуг не правильно.

Оно является отрыжкой правого уклона, уверявшего всех и вся, что враг будут потихоньку вползать в социализм, что они станут стероул в конце-концов настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать стерошуццеп на лаврах и ротозействовать.

Не благодушие нужно нам, а бдительность, настоящая большевистская революционная стеропристос бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за «крайнее средство», как единственное средство обреченных в их стерозавунеш борьбе с Советской властью.

– Это… что? – осторожно спросила Ольга.

– Из обращения ЦК ВКП(б) к партийным организациям, 2 декабря 1934 года. Коррекция проведена 2, 18 и 21 декабря 1990 года. И еще:

Декабрь, вторник 22/4 Великомученицы Анастасии Узорешительницы (ок. 304). Мучеников Хрисогона, Феодотии, Евода, Евтихиана и иных /ок. 304/. Евр., 333 зач., XII, 25-26; XII, 22-25. Мк., 43 зач., X, 2-12». Коррекция 21 декабря 1990 года.

Ребров убрал листок в папку, вздохнул и отвернулся к окну.

После продолжительного молчания Штаубе стукнул палкой об пол:

– Не все от нас зависит, Виктор Валентиныч! Выше головы не прыгнешь. То что можем – делаем, стараемся не ошибаться. Все стараются, как могут; Оленька и Сережа, и мы с вами. Все выкладываются до кровавого пота. Я не о снисхождении говорю, а о пределах. О возможностях. Требовать от себя и от нас невозможного, Виктор Валентиныч, это, я вам скажу… – старик покачал головой, – бессмысленно и вредно. Так можно и дело загубить. Я когда теплицы поджигал. бензином все сначала облил, и знаете, не поленился из шкафа картотеку вытряхнуть, а потом – архив Голубовского. Вывалил все эти папки. плеснул из канистры, вдруг вижу – фотография знакомая. Поднял, а это Рутман. В косоворотке, со значком, с осевыми. Скалится, как зебра. На обороте сверху в уголке: «4 июля 1957 года, Рыльск». А посередке: «Дорогому Светозару от Ильи, Севы и Андрея в день пробного пуска». Вот так.

– Не может быть.

– Еще как может, дорогой мой. А рядом толстенная папка с документацией: отчеты, таблицы, графики.

– И вы сожгли?

– Конечно!

Ребров взял папиросу, закурил.

– Мой отец покойный говорил: пляши на крыше, да знай край. В нашем деле, Генрих Иваныч, края нет, а есть ямы. И надо стараться их замечать вовремя. А для этого необходимо многое уметь. Я прочел вам этот документ не для того, чтобы напугать, а по делу. 7 января переносится на 31 декабря не потому что на раскладке выпал промежуток, а из-за знедо. Только из-за знедо.

– По-моему, мы это давно все поняли, – зевнула Ольга. – Я давно понялa.

– И я! – захлопал по коленкам Сережа. – Я про Дениса все вспомню! Клянусь, честное пионерское!

– Не хвастайся раньше времени! – махнул на него Штаубе, встал, скрипя протезом, подошел к окну. – Знаете, Виктор Валентиныч, я внимательно прочел книги, касающиеся Анны Ахматовой.

– Те, что я вам дал?

– Да. Те самые… – Штаубе вздохнул, оперся на палку, – прочел и понял, что Анна Андреевна Ахматова нам совершенно не подходит.

– Почему?

– Потому что… – Штаубе помолчал, качая головой, потом вдруг стукнул палкой по полу, – да потому что… это же, Господи! Как так можно?! Что это?! Почему снова мерзость?! Гадость?! Я не могу таких, не могу… гадина! Гадина! И вы мне подкладываете! Это же не люди! Гадина! Гадина! Тварь! Они… они, такие могут крючьями рвать!

– Что… что такое? – непонимающе нахмурился Ребров.

– Да ничего такого! Просто надо быть порядочным человеком, а не сволочью! Я их ненавижу! Я б без пощады вешал! Чтоб так продавать! Так гадить людям! Я б их жарил живьем, а потом свиньям скармливал! Срал бы им в рожу!

– Что вы мелете?

– Я не мелю! Я повидал на своем веку! Я видел как детей – за ноги и об березу! Я видел, как женщин вешали! Как трактор по трупам ехал! Для меня, друзья любезные, такие понятия как добропорядочность, как… да, да! Не пустой звук! Я знаю, что такое невинная душа!

– Про нитку? – спросил Сережа.

– Твари! Гады! Мрази помойные! Я бы размазал по стенам! Я б свинцом глотки заливал!

– Остановитесь! Стоп! – Ребров хлопнул ладонью по столу.

– Объясните нам толком, откуда вы все это взяли? Как вы читали норп?

– Глазами! Вот этими! 73, 18, 61, 22! Черным по белому!

– 78, 18, 61, 22, – проговорил Ребров.