Маргарет Вудс - Деревенская трагедия

– Вот Анна, – сказал Джемс, положив руку на плечо девушки.

Мистрис Понтин подошла, обтирая свои толстые мокрые пальцы о передник, и пристально посмотрела на Анну.

– Мы рады тебе, моя милая, – сказала она. – Я надеюсь, что ты добром заплатишь людям, которые готовы отнестись к тебе хорошо. Здесь не жалеют, правда, труда, но за то и кормят хорошо. Мы все должны работать, чтобы жить, и могу сказать тебе наперед, что и я себя не жалею в этом отношении. Право, не знаю, что бы дядюшка делал без меня.

Затем она снова пристально взглянула на Анну. Селину она видела только раз в жизни и, по-видимому, её ожидания не сбылись относительно её дочери: она ожидала худшего в некотором отношении, но в другом, может быть, и лучшего. Анна, в её представлении, должна была непременно носить на шее медальон, шияпу с перьями, по пустякам улыбаться, иметь здоровый цвет лица и большие, круглые, черные глаза, постоянно глазеющие по сторонам, – словом, мистрис Понтин наделила ее всеми внешними признаками тех склонностей, которые ей так мало были понятны и которые, она думала, сумеет обуздать. Выкупающие эти недостатки качества воображаемой Анны должны были заключаться в крепком телосложении и длинных руках, обладающих неисчерпаемою и в скрытом состоянии находящеюся способностью мыть и перетирать носуду и носить ведра. Настоящая же Анна была мала и бледна, с серьезными и робкими глазами; по внешности она была достойною дочерью того самого Джорджа, жалкий труп которого, по мнению его жены, делал так мало чести его семье.

– По всей вероятности, комната Бена уже приготовлена для неё? – спросил мистер Понтин.

– По всей вероятности, ничего подобного не могло и придти мне в голову, – резко отрезала его жена и затем, наклонившись над корзиной, она продолжала некоторое время отсчитывать яйца. Она, однако, вскоре обернулась и возобновила разговор. – Вот еще выдумали… комната Бена! Только этого недоставало. А что бы мы делали в тот день, когда Бен, может быть, вернется? Да он, к тому же, всегда так дорожил обстановкой своего помещения… Анна, иди за мной и не обращай внимания на дядюшку.

Такое бесцеремонное обращение с человеком, настолько проникнутым собственною важностью, как её дядя, поразило слегка Анну, но она молча последовала за мистрис Понтин наверх, во второй этаж, по крутым ступенькам, и очутилась в маленькой мансарде с покатыми стенами.

– Здесь тебе будет, наверное, очень хорошо после Лондона, – сказала ей тетка добродушно. – В этой комнате жила горничная в те времена, когда я держала прислугу. Уж эти мне девчонки! Я рада, что избавилась от них. Никакой нет от них пользы, только одна обуза, больше ничего, и я всегда так говорила. Лучше самой сделать все, что нужно, чем бегать за ними и доделывать, да переделывать всю их работу, уверяю тебя.

Это замечание неизменно приводилось теткой каждый раз, как заходил разговор о «девчонках»: оно входило в ограниченный круг тех замечаний, которые составляли её разговорный репертуар. Все-таки, оно подействовало удручающим образом на молодую девушку, которая должна была заменить «девчонку». Сильно покраснев, Анна робко проговорила:

– Боюсь, что не окажусь хорошею помощницей для вас, тетушка.

– Ничего, моя милая, – возразила мистрис Понтин, не унывая. – Я так привыкла к всякого рода хлопотам, что сама не знаю, что бы я делала без них. Трудиться, трудиться, с утра до вечера трудиться – вот мое правило в жизни. Недаром дядюшка Понтин говорит, что во всю свою жизнь не встречал такой женщины.

Она повесила полотенце на спинку единственного в комнате стула и тяжело побрела за куском мыла.

Постельное белье в комнате Анны было старое, но хорошее, и красная метка Д. П. красовалась в углу с тщательно придуманными украшениями. Когда Анна, утомленная пережитыми за день событиями, легла, наконец, в постель, то не могла не почувствовать всей свежести этого белья и с удовольствием вдыхала аромат, оставшийся в нем от сушеных трав. Если уж правду говорить, то вряд ли обширные ноздри мистрис Понтин обращали внимание на какие бы то ни было запахи, хорошие или дурные, но один из традиционных обычаев дома состоял в том, чтобы в известное время года собирать душистые колосья с лавендовых кустов, ростущих по обеим сторонам крыльца, и обкладывать ими шкафы с постельным бельем. Простыни были пропитаны ароматом этих трав: проникая всюду, он был, в то же время, так же неуловим, как и безмолвная молитва тех, которые в давнопрошедшие времена собственными руками так заботливо шили и приготовляли это белье, которые некогда грелись и нежились в нем, а теперь лежат забытые под высокою травой заброшенного кладбища.

Если человек, отличающийся по природе особенною склонностью к внешнему порядку, погрешит против него хоть раз в жизни, то вы можете быть уверены, что факт этот никогда не будет им забыт. Прямо ли, косвенно ли, смотря по тому, на каком социальном или умственном уровне эти люди находятся, они будут вечно искать оправдания как для своих частных мотивов, так и для общего своего поведения перед светом, который успел даже и забыть их и давно уже ни в чем не обвиняет. Мистрис Понтин один раз в своей жизни преступила границы, налагаемые на нее известными правилами светского приличия, которые и в её круге соблюдаются не менее точно, чем в другом, более высоком. её брак с Джемсом Понтином состоялся, когда еще не исполнилось года со дня смерти её первого мужа. Анне суждено было, как и всем остальным знакомым тетки, часто и во всех подробностях слышать пересказ о тех обстоятельствах, которые повели к такому нарушению приличий; можно даже сказать, что трудно было бы передать, в чем заключалось вообще содержание разговоров мистрис Понтин, пока она не наскакивала на этот центральный и основной пункт, вокруг которого и начинала вертеться.

В первое же утро своего пребывания у родных Анна была посвящена во все подробности этого случая. В то время, как она слабыми и непривычными рученками обтирала кирпичный пол кухни мокрою тряпкой, тетка ловкими, хотя и неуклюжими, пальцами чистила картофель.

– Видела ли ты когда-нибудь свою тетку Сюзанну? – спросила неожиданно мистрис Понтин.

– Нет, никогда, – отвечала Анна, – но мне рассказывала про нее. Отец говорил, что я похожа на нее лицом. Она умерла в чахотке, не правда ли?

– Да. Она была мать Бена, а я всегда очень любила Бена. Если бы не он и не мои сто фунтов, которые я уже назад получить не могла, то я не знаю, право, вышла ли бы я замуж за Понтина.

Мистрис Понтин, несмотря на строгость, вносимую ею в супружеские отношения, нельзя было назвать злою женой, но она бывала непокойна, пока не смоет с себя всякой тени подозрения в том, что второй брак её явился результатом личного расположения к мужу. Приходилось поневоле признать, что она в этом деле действовала под давлением лишь самой крайней необходимости.