Владимир Малик - Тайный посол. Том 1

Я начал волноваться. Старая ненависть, помноженная на многолетние мытарства, которые я познал, разыскивая Гамида, теснила мне грудь. Я смотрел на сытое, самодовольное лицо спахии, на массивные золотые перстни на толстых пальцах, на дорогие ковры, висевшие на стенах, на всю роскошь, окружавшую моего врага, и вспоминал выстрел в спину, похищение Ненко и Златки, гибель моих товарищей, обвинение меня в измене. Разве до песен мне было тогда?

Неудивительно, что мой голос, когда я начал петь, забренчал, как разлаженный саз. Потом он окреп, но все же в нем чувствовалось волнение. Гамид с подозрением взглянул на меня и уже не сводил пристального взора с моего лица. Неужели он что-нибудь заподозрил? Неужели догадался, что под личиной меддаха скрывается его бывший товарищ по оружию, которого он так подло предал?

Видя напряженное лицо хозяина, слуги и домочадцы сохраняли могильную тишину даже тогда, когда пелись шуточные песни. Все как в рот воды набрали.

Я невольно нащупал локтем под джеббе пистолет – он был заряжен тяжелой свинцовой пулей. Это немного успокоило меня.

Наконец я взял последний аккорд на сазе и отпил из кувшинчика немного айрана.

– А ты неплохо научился петь, Якуб, – вдруг произнес Гамид. – Спасибо, повеселил старого друга!

Если бы подо мной разверзлась земля, если бы небо свалилось на голову, это не так ошеломило бы меня, как эти слова. Я сразу понял: если в этот же миг не покончу с Гамидом, то будет поздно. Я вскочил на ноги, выхватил пистолет и, почти не целясь, так как было близко, выстрелил в него.

Гамид громко вскрикнул и схватился за плечо. «Плохо попал», – подумал я и, отбросив ненужный теперь пистолет, ринулся к нему с кинжалом. Женский крик на галерее как бы подстегнул меня. Еще два шага – и сцепился бы с Гамидом врукопашную! Но кто-то сзади бросился на меня и свалил на пол. Мне скрутили руки, ударили чем-то тупым по голове. Я еще метался, стараясь вырваться, но силы были неравны. Два великана-телохранителя вцепились в меня, как свирепые псы.

Бледный, перепуганный насмерть Гамид, поглядывая на левое предплечье, из которого лилась кровь, воскликнул:

– Заткните ему тряпкой рот! Забейте в кандалы и бросьте в подземелье! Это не меддах – это подосланный убийца! Потом я сам допрошу его!

Мне не дали сказать ни слова. Грубые руки заткнули в рот мой собственный каук. Телохранители вывели во двор, надели на меня обруч с цепью и заперли в этом подземелье…

Из раны сочилась кровь, вывихнутое плечо распухло и нестерпимо болело. Сначала – не знаю, как долго, – потрясенный тем, что случилось, я неподвижно лежал на холодном полу. Потом боль напомнила мне, что я еще живой и должен думать о себе.

За долгие годы странствий я многому научился, в том числе и искусству врачевать. Я заметил, что людям нужны не только песни и звучание моего саза, а и слова утешения и сочувствия, умение заговаривать кровь или, наоборот, пускать ее, если много собралось в теле испорченной. Я учился у странствующих дервишей-мудрецов, у знахарей и у столичных лекарей, которые в обмен на мои песни и рассказы о далеких, невиданных ими краях раскрывали передо мной свои секреты. Я знал разные травы и корни, которые помогают при болезнях, умел вправить любой вывих, правильно соединить сломанные кости.

Когда боль напомнила о себе, я поднялся, перевязал сорочкой рану на голове, а потом, с превеликим трудом, кое-как, вправил вывих плечевого сустава.

Постепенно боль стала стихать. Но ее место заняли мрачные мысли. До сих пор не могу забыть их, не могу отогнать от себя.

Так трагично закончились мои многолетние попытки отомстить Гамиду. Вместо радости отмщения я познал горечь страшной неудачи. Гамид живьем похоронил меня в этой холодной затхлой норе, чтобы я постоянно чувствовал, как медленно и мучительно умираю. Иногда он приходит сюда, стегает нагайкой по голове, приговаривая: «У тебя слишком цепкая память, Якуб! Не так ли? Но я выбью ее из твоей головы. Можешь не сомневаться, что я сделаю это, даже если придется раскроить твой череп!»

Много лет длится это истязание побоями, голодом, холодом, одиночеством и бесконечным мраком подземелья. А когда закончится, одному Аллаху известно!

– Все на этом свете имеет свое начало и свой конец. Не надо впадать в отчаяние, Якуб-ага. Когда-нибудь закончится и эта беда, – утешил товарища по несчастью Арсен.

– Как же, закончится… – в голосе меддаха прозвучала горечь. Но он сразу же перешел на другое: – Ты мудрый казак и хорошо говоришь по-нашему… Откуда ты? Кто ты?

Арсен задумался. Спокойный вопрос Якуба разбередил его душу, всколыхнул воспоминания. Перед глазами проплыли далекое детство и юность. Казалось, все было только вчера: и родной дом, и ребячьи ватаги, и школа, и милые материнские руки, ласкавшие его темно-русые кудрявые волосы, и скупая отцовская ласка, и звонкий смех маленькой сестренки Стеши…

Он долго не отвечал Якубу. Перебирал в памяти давно прошедшие события, и все ему казалось интересным. Но будет ли это интересным для Якуба?

– Мне сейчас двадцать три года, – произнес тихо. – Я вдвое моложе тебя, Якуб-ага… Со мной не случалось таких удивительных приключений, но и меня немного потерла жизнь, помяла и кое-чему научила.

Детство мое прошло в Каменце на Подолии. Камениче – как называют его турки. Слышал о нем, наверное? Да и кто о нем не слышал? Это туда несколько лет назад ваш султан Магомет Авджи [50] Магомет Авджи́ (Охотник) – султан Магомет IV. привел бесчисленные свои полки и бросил на приступ… Но об этом потом. До того злосчастного времени, когда янычары ворвались в город и сожгли его, он, как казалось мне, был самым лучшим уголком на земле.

Наш дом стоял над стремительным Смотричем, на Карвасарах. Дом деревянный, но просторный, с множеством темных и таинственных уголков, забитых старым хламом, среди которого я прятался от отца, когда мне надоедало помогать ему в мастерской. Отец мой был хорошим мастером-резчиком. Изделия его славились по всей Подолии, их охотно покупали даже в Польше и Турции. Это приносило отцу, как я понял позже, неплохие заработки. Его выбрали цеховым старостой. И он, бывший бедняк-гуцул, подмастерье, выбившись в люди, задумал дать сыну образование. Сначала он отдал меня в бурсу, а потом в коллегиум [51] Коллегиум (лат.) – среднее или высшее духовное учебное заведение в старину. . Хотел видеть меня священником… Там учили Закону Божьему, поэзии, риторике, а также латыни… Однако я был непоседой и, хотя наука легко мне давалась, очень быстро понял, что это не мое призвание. Мне хотелось свободы, простора. Я мог часами стоять на плацу и наблюдать, как учатся фехтовать солдаты, как стреляют они из аркебузов [52] Аркебуз (ист.) – старинное фитильное ружье. и самопалов [53] Самопал (ист.) – старинное ружье с замком и огнивом. . Без конца мог слушать рассказы бывалых людей про войны, сражения. Мне и самому хотелось стать воином.