Наталья Нестерова - Татьянин дом

Она резко затянула пояс и молча отправилась переодеваться.

Пальцы дрожали — заколка на волосах не защелкивалась, белье норовило надеться наизнанку, «молнию» на джинсах заклинило, руки не попадали в рукава свитера. Таня лихорадочно продумывала свое дальнейшее поведение. Сразу и жестко объяснить Крылову — ловить ему тут нечего. Пусть переночует, а с рассветом немедленно уматывает. Закрыть его на ключ в дальней спальне и детский горшок выдать. Если воспротивится, начнет приставать, бросить его здесь, а самой уйти к Федору Федоровичу или к бабе Стеше. Ох, сплетен будет! Два года жила — горя не знала. А в последнее время не дом, а проходной двор. Все удивлялись: как тебе там не страшно одной? Вот они страхи и начались. То бандиты, то пьяные мужики.

Крылов расположился в малой гостиной у бара.

— Я себе водочки с морозца, — сообщил он. — А тебе что налить?

— Владимир Владимирович, мы с вами на «ты» не переходили. И я хотела бы уточнить цель вашего визита.

Татьяна стояла, он сидел. Пил водку и закусывал маленькими солеными огурчиками — значит, уже и в холодильник заглянул.

— Мою цель, — он широко улыбнулся, — ты же понимаешь, можно уточнить только в кровати под одеялом.

Татьяна оторопела от такой наглости.

— Вы!.. Как вы!.. С чего вы… — заикалась она возмущенно.

— Брось! — Крылова нисколько не смутила ее реакция. — Ты мне сразу понравилась. Нет, первый раз я тебя увидел не здесь. На каком-то приеме. Я тебя отметил. Есть женщины, их мало, которые сохраняют девичью непосредственность. В жестах она, в смущении, в улыбке — черт знает в чем, но это сила! Я нимфеток не люблю. Мне нравятся зрелые женщины с этакой детской изюминкой.

Татьяна стояла и слушала, как он разбирает ее. Словно покупатель на Птичьем рынке оценивает достоинства понравившейся зверушки. Зверушка правом голоса не обладает. Крылова, и это было поразительнее всего, совершенно не волновал тот факт, что Татьяна может не испытывать взаимности. Она так и сказала:

— К сожалению, не могу ответить вам взаимностью.

— Брось! — снова отмахнулся он. — И покорми меня, женщина. А то напьюсь, — пригрозил Крылов.

Ведь в самом деле напьется, испугалась Татьяна, хотя казалось, что дальше пугаться некуда. Она пошла на кухню. Обойдется без деликатесов. Татьяна сварила быстрые макароны, бухнула их на сковородку, открыла банку мясной тушенки и смешала с макаронами. Крылову, который уже перебрался в столовую и не забыл захватить водку и огурчики, она подала ужин прямо в сковородке — закусывай.

— Обожаю такую еду, — похвалил Крылов, — все эти лобстеры-шлобстеры не для русского мужика. Картошечка, макарончики да огурчики с квашеной капустой — вот наша отрада.

Он ел шумно и жадно, поставив локти на стол и вытирая рот тыльной стороной ладони. Рабочий мужик. Не бизнесмен, а какой-нибудь лесоруб или шахтер. Но его чавканье, Татьяна должна была признать, не вызывало отвращение. Здоровый аппетит здорового матерого самца.

— Владимир Владимирович! — сказала она строго. — Я хочу, чтобы вы поняли следующее. Ваш визит меня не обрадовал. Напротив — расстроил. Более того — он мешает моим планам. Сейчас вы поужинаете и пойдете спать. А рано утром, очень рано, — подчеркнула она, — отправитесь в Москву. И мы забудем об этом как о досадном недоразумении. Вы слышите меня?

Нет. — Он ухмыльнулся и выпил очередную рюмку. Крякнул, закусил. — Танюша, милая, если бы я слушал других, то хрен чего бы в жизни добился. Ты мне сразу понравилась. Я уже это говорил? Но понимаешь, бизнес — это такая круговерть, некогда заняться чем-то для души. Хватаешь, что рядом валяется.

Он еще оправдывался! Мол, Таня должна была извинить его за долгое ожидание.

— Зачем я сюда приехал? — спросил Крылов.

— Зачем? — переспросила Таня.

— Выразить тебе глубочайшую благодарность. Сегодня принесли твой проект и смету. Высший класс! Таня! Это редко: женщина в моем вкусе, да еще талантлива. Последнее, возможно, лишнее. Или добавляет. Изюминки плюс орешки. Твой экс-супруг, Андрей Евгеньевич Александров, конечно, умный мужик. Но идиот! Отпустить такую женщину! У тебя кто-то есть? Этот, пятнистый, с ветрянкой? Плевать. Если бы ты знала, какой вокруг меня хоровод! Таня, нам будет очень хорошо. Я тебе обещаю! Мое слово — закон. Ты со мной узнаешь блаженство. Таня, я — как танк, лобовая броня в кулак толщиной. Против меня и лома нет приема. Ты это потом поймешь. А сейчас — просто расслабься.

Он все это говорил, не переставая жевать. Значит, он танк, гарантирующий блаженство. А у нее есть ружье. В кладовке за садовым инвентарем. Или убежать к Федору Федоровичу? Нет, бросится догонять, устроит переполох в деревне.

Таня оставила Крылова, противно царапавшего вилкой корочки со дна сковородки, пошла в кладовку. Достала двустволку. Заряжена она или нет? Как определить — понятия не имела.

Она прислонила ружье к лестнице. Крылов не заметил. Он затопил камин и возлежал на медвежьей шкуре (Таня целый час ее сегодня чистила). Огонь отбрасывал свет на его благостное и умиротворенное лицо. Медвежья голова, к которой он прислонился спиной, казалась придавленной и испуганной. У Тани тоже дрожали поджилки.

Крылов похлопал ладонью рядом с собой — иди сюда.

— Владимир Владимирович! Уже поздно, вам пора спать.

— Что? — Он Шутливо приложил ладонь к уху. — Не слышу!

— Вам пора спать! — повторила Таня громче.

— Как скажешь, — неожиданно согласился Крылов и протянул руку. — Помоги встать.

Татьяна купилась. Она шагнула вперед, подала ему руку и через секунду оказалась уложенной на пол, подмятой торсом Крылова.

Мужские руки вообще удивительным образом сочетают силу и мягкость. А крыловские объятия — чемпионские среди ловеласов. Он держал ее крепко и нежно одновременно. Таня елозила, словно барахталась в плотной вате. Крылов что-то шептал ей на ухо, дышал перегаром, уговаривал. Татьяна верещала как испуганная девчонка — ему девчонки и нравятся. Свободными оставались ноги. Татьяна задрала их вверх и принялась выполнять упражнение «ножницы». Крылов легко, взмахом ноги и перекатом тела пригвоздил ее «ножницы» к полу. Теперь он полностью лежал на ней, придавив своей ватной тяжестью. Нашел ее губы и впился.

Тане почему-то вспомнилось, как в детстве один из двоюродных братьев больно поцеловал ее в губы. Больно и неприятно. Крылов целовался, как обнимал, — сильно, нежно и требовательно. Он никуда не торопился, он был готов долго и настойчиво растапливать лед ее неприязни.

Она сжимала губы — он целовал ее шею. Она принималась ругаться, увещевать его, он закрывал ее рот поцелуем. Она дергала бедрами и чувствовала, как напрягаются его чресла от этих движений. Ее тошнило от отвращения, но она чувствовала: по-настоящему не стошнит. Ее никогда не оскорбляли подобным образом, но почему-то за оскорбление это трудно было признать.