Маргарет Макхейзер - Уродина [ЛП]

Пока мы сидим на кухне, разговариваем, но ни о чем особенно важном. День проходит, и скоро нам пора идти домой. Я убеждаюсь, что Трент рядом со мной, прежде чем попрощаться с Джоном, и как только я ухожу оттуда, делаю глубокий вдох.

— Ты чувствуешь себя лучше? — спрашивает Трент, и мистер Хэкли оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Ей лучше не быть беременной, — говорит мистер Хэкли с водительского сиденья.

— Что? — я тихо хныкаю. Я не хочу детей, никогда. Этот мир не предназначен для детей. Этот мир слишком жесток, чтобы подвергнуть ребенка этому.

— Мы еще не занимались сексом, папа, но, когда мы сделаем это, я надену резинку.

Я оскорблена. Полностью смущена.

— Лучше все-таки своди ее к доктору за противозачаточными таблетками, — говорит мистер Хэкли Тренту.

Я чувствую, как мое лицо горит, и мне хочется заплакать. Разговор крутится вокруг меня, и я чувствую себя так, будто не существую.

— Я буду использовать презерватив, папа, — говорит Трент снова.

— Проблема в том, сын, что такие девушки, как она, пытаются залететь, потому что рассчитывают на хорошую жизнь с людьми вроде нас.

Я отворачиваюсь и смотрю в окно, совершенно подавленная. За все эти годы с отцом, то, как он говорил со мной, то, каким он был, я всегда была готова к этому. Независимо от колебаний его настроения, того, что он сказал бы или сделал, я всегда была на страже.

Но мистер Хэкли говорит обо мне, как будто я мусор. Не что иное, как заноза в его боку, еще один рот, который надо кормить. Из-за этого я чувствую себя ничтожной. Я даже не могу скрыть это от Трента, потому что он находится в машине, в то время как его отец продолжает принижать меня и уменьшать до чего-то еще более никчемного, чем я уже себя чувствую.

— Ладно, папа, — говорит Трент, кладя руку мне на бедро и сжимая его. — Завтра я отвезу ее к доктору.

— У меня завтра первая смена в магазине, — говорю я.

Я отнесла документы до того, как мы уехали на барбекю, и Стейси сказала мне выходить завтра, чтобы кто-нибудь был там и начал обучать меня как работать с кассовым аппаратом.

— Видишь, сынок? Девушки, как она, всегда найдут оправдание.

Слезы текут по моему лицу, и мне хочется выпрыгнуть из машины и покончить с этим. Эти унижения должны прекратиться. Я не уверена, что могу продолжать жить вот так.

— Она должна работать, папа. Я отвезу ее после работы.

— Хм, она, вероятно, просто придумает другое оправдание, — говорит папа Трента.

— Я заберу ее и отвезу. Заканчивай с этим, — отвечает папе Трент. — Ты в порядке? — шепчет он мне. Я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Трента, вместо этого таращусь на невзрачные пейзажи, которые мы проезжаем, и концентрируюсь на том, чтобы сдерживать рыдания.

Оставшееся время поездки в машине тихо. Никто не говорит ни слова. Как что-нибудь может быть сказано? Мистер Хэкли предельно ясно объяснил, что он думает обо мне, и я действительно не настроена что-либо говорить ему. Я должна быть благодарна, что кто-то меня кормит и заботится обо мне. Но если вы называете заботой то, как папа Трента относится ко мне, то я действительно должна съехать.

Я сделаю это, как только смогу.

К тому моменту, как мы возвращаемся домой, уже почти стемнело. Я направляюсь в свою комнату, беру пижаму и иду в душ. Когда я выхожу, все сидят в гостиной с включенным телевизором, но, кажется, будто его никто не смотрит. Волны чистого холода проходят через комнату, и внезапно я чувствую себя чужой. Незваным гостем, когда три пары глаз, уставившись, смотрят на меня.

— Доброй ночи, — говорю я и быстро поворачиваюсь.

Я бегу в свою комнату, закрываю дверь и накрываюсь одеялом. Это моя крепость, мое безопасное место, где никто не сможет тронуть меня.

Я лежу с открытыми глазами и прислушиваюсь к звукам. Приглушенный разговор, папа Трента повышает голос, а Трент кричит в ответ. Кажется, будто это продолжается часами, но я смотрю на часы и сердитые красные цифры говорят мне, что прошло меньше, чем полчаса. Я слышу шаги и задерживаю дыхание. Но шаги направляются наверх. Там говорят громче, и теперь я знаю, что это только Трент, его папа остался внизу. Потом ни звука. Никаких слов, никаких шагов, ничего.

Я отчаянно дышу и жду. Я не уверена, чего именно жду, но что-то должно произойти. Я чувствую это. Эта напряженность, и все вращается вокруг меня.

Внезапно дверь резко открывается, и я хнычу, когда ручка двери врезается в стену.

— Что ты сделала, Лили? — сердито спрашивает Трент. — Что, черт возьми, ты сделала?

— Ничего! Я ничего не сделала, — умоляю я. Я не уверена, почему умоляю. Возможно, чтобы заставить его поверить мне? Я не знаю.

— Дядя Джон сказал, что ты поцеловала его.

— Что? Нет! — кричу я. — Нет, ничего подобного. Я ничего не сделала. Он вошел в ванную и начал лапать меня.

— Он сказал, что ты сказала ему, что хочешь трахнуть его.

— Нет, я не говорила. Я не хочу заниматься сексом. Я определенно не хочу его. Он пугает меня.

— Он сказал папе, что ты скажешь это.

— Это правда.

— Тогда почему ты не сказала мне, когда это произошло?

— Я не знаю. Я не думала, что ты поверишь мне, и не думала, что было правильным сказать тебе, когда мы были вместе со всеми остальными. Я не хотела создавать проблему.

— Я не знаю, чему верить, Лили, — он запускает руки в свои волосы и вышагивает по моей спальне. — Я не имею чертового понятия.

— Он положил руку на мое бедро, и вот тогда я убежала в ванную, потому что это напугало меня. Затем он подождал меня возле ванной, толкнул дверь, когда я открыла ее, и… — я замолкаю и прикрываю глаза.

— Это не то, что он сказал.

— Но так все было. Я сожалею о том, что не сказала тебе, но…

— В этом уравнении нет проклятого «но». Если бы ты рассказала мне тогда, что произошло, я бы поверил тебе. Но видеть, как ты говоришь мне теперь, после того, как дядя Джон сказал папе, что ж, теперь я чертовски зол.

Проклятые слезы быстро образуются в моих глазах, и я абсолютно ошеломлена его словами. Он не верит мне.

— Извини, — говорю я так громко, как только могу, но ком в моем горле не позволяет выходить никаким звукам, кроме звуков удушья.

— Недостаточно хорошо! — кричит он и разворачивается, чтобы покинуть комнату. Прежде чем уйти, он бьет кулаком в гипсокартонную стену, и я отпрыгиваю назад от взрыва его гнева. Трент уходит, хлопая дверью.

Я слышу его сердитые тяжелые шаги, когда он вышагивает наверху. Я лежу с открытыми глазами и опускаюсь глубже в теплоту и безопасность моего одеяла, просто хватая мертвый ночной воздух.

Дом абсолютно тих. Невозможно услышать ни звука. Это место пустынно, холодно и полностью изолированно.

Я поворачиваюсь посмотреть на мигающие огни будильника около кровати. Я не могу сказать «мой будильник» или «моя кровать». Это все может быть вырвано у меня в мгновение ока. Я даже не тешу себя иллюзией, что владею одеждой, в которой сплю. За все заплатили Хэкли. За все. Каждый кусочек еды, каждая ниточка. Они владеют всем.