Соро Кет - Русалочка должна умереть

– Подожди, – сказала мать сухо.

Епископ слышал, как она торопливо пишет, не подложив ничего под листок бумаги. Слишком сильно жмет на перо, не заботясь о том, что может оцарапать столешницу. И от этих знакомых с детства, раздражающих мелочей, у него сжалось горло.

Кардинал что-то недовольно забормотал. Мать на миг зажала трубку ладонью и что-то ответила.

– …нет, дорогой, Ви не умирает, – разобрал он сквозь шорох и шум помех. – Ви хочет, чтоб ее придушила я… Фредерик? – помехи исчезли и голос матери зазвучал спокойно и ясно. – Ты слышишь меня?.. Так, слушай. Я полечу в Баварию и разберусь с Ральфом, но прежде, хочу тебе кое-что сказать. Никто не заставлял тебя отказываться от дочери. То было твое решение. Твое и только твое. И никогда больше, ты слышишь меня, никогда больше не смей угрожать семье!

И тишина… Только тишина, тишина… И гул в ушах, как будто он получил пощечину.

Какое-то время, Лизель сидела в кресле, бессильно опустив руку, сжимавшую телефон.

Сидела и молча рассматривала угол кровати. Она ушам своим не могла поверить. Как смел он говорить ей такое? Как он вообще, что-то там, смел говорить?

Лизель заставила себя сесть ровнее и положить телефон на столик.

Розы в кувшине влажно пахли землей.

Ей вспомнились вдруг похороны Доминика, пустая усадьба, мельные метки на мебели, драгоценности, спешно связанные в платок и брошенные в пруд… и визиты кузена Ойгена, который занимал Доминику деньги. Усадьба не отчуждалась, но будучи Штрассенбергом, Ойген мог претендовать на нее.

Он претендовал не только на дом, но и на саму Лизель. Еще совсем молодую и глупую. Демобилизованную самоубийством мужа, его изменами и той скоростью, с которой он спустил на ветер весь ее капитал. Идти было некуда. Родители знать ее не желали. Сыновья нуждались в защите и ничем не могли помочь.

Может, Фредерик, думал, будто ей нравилось продавать себя стареющим богачам? Лицемерить, улыбаться им, притворяться и лгать-лгать-лгать?.. Может быть, он решил, ей чертовски нравилось, когда Хорст потел на ней, а она молилась, чтоб он продолжал заботиться. О ней, о замке, двух ее сыновьях.

Ей было сложней, чем Фреду. Намного сложнее!

Но разве она позволила себе отступиться? Позволила себе бросить своих детей? Отдать их на воспитание тогдашнему графу и попытаться самой устроить свою судьбу? Нет! Она поднялась, она вытерла свои сопли по мужу и вышла в мир – бороться за его сыновей.

Бороться за их права, привилегии и богатство. За то, чтобы они оба могли высоко держать голову на семейных сборищах, а не складывать губы трубочкой, чтобы глубже целовать графский зад.

Как Фредерик, бросивший свою дочь, даже не попытавшись бороться, смеет в чем-либо ее упрекать?

Не мни он себя всесильным, слушай он тогда мать, все было бы по-другому.

Маркус рисовал бы свои картинки, дом звенел бы от детских голосов, а сам Фред звонил бы в колокола, читая проповеди в графском приходе, да разводил собак! А Джессика, как и Марита, завязла бы в домашнем хозяйстве. И Ви росла бы при нем. Не бегала бы за каждым взрослым мужчиной, пытаясь отыскать в нем отца.

Не Лизель породила в ней эту тягу. Она лишь пыталась воспитать ее так, чтоб эта тяга не привела ее к какому-нибудь Доминику , или… к какому-нибудь Фреду .

Ох, Фредди, Фредди… У вас, мужчин, не гордость, а лишь гордыня.

Лизель рассмеялась и испугалась: так страшно прозвучал в пустой комнате ее смех.

Он мог бы сделать своих девчонок подругами. Мог примирить друг с другом, пользуясь властью, что давала ему любовь. Но ухитрился сделать врагами.

Драка из-за Филиппа? Голодовка из-за Ральфу?

Трижды ха-ха! Желание выиграть вечный бой с матерью, – вот в чем истинная причина. И если Джессика с помпой легла в больницу, заставив Филиппа танцевать вокруг. Верена сделает тоже самое. С Ральфом.

А Фредерик, одно имя которого годами грело в них ненависть, граничившую с безумием, опять обвиняет кого угодно, кроме себя.

На нее Фред еще смеет орать, а вот рвануть к своей дочери перетрусил. И «выродку Себастьяна» ничего не смог доказать. Потому и примчался к мамочке, поджав хвост. Чтобы мамочка все опять разрулила.

Типично.

Только б не утопился в Тибре, как Доминик в Эльбе.

А еще говорят, отец – тот, кто вырастил. В Мартине этого дерьма даже близко нет! Это Фредерик унаследовал, вместе с шармом! От своего отца.

Почему она не родила от любовника, пока было время?..

Лизель потерла виски и опять задумалась о Джессике, которой вправили челюсть и отвезли в другую больницу – вправлять мозги. Она несла такое, что психиатры перекрестились и, наконец, назначили ей лечение.

Что, если это безумие дремлет в генах Верены? Что, если однажды оно проснется?

– Лиззи? – Мартин неслышно вернулся в спальню и Элизабет чуть не вскрикнула от испуга, увидев его прямо перед собой.

– Господи! Вас специально учат подкрадываться?!

– Да. Грешники больше жертвуют, если застать их врасплох.

Лизель хихикнула. Кардинал улыбнулся, присел на корточки рядом с ней. Легко и непринужденно. В мягких вечерних сумерках он казался моложе и так сильно напоминал Доминика, что она не выдержала. Всхлипнула, провела рукой по его щеке. Он ухватил ее за запястье, прижался губами к точке, где бился пульс и так замер.

– Мне жаль, любимая… Очень жаль. Хочешь, чтоб я позвонил мальчишке? Как кардинал?

– Не надо, – сказала она. – Правда, любимый, Ральфи не виноват. Верена просто не может спокойно жить, не пытаясь превзойти Джессику. Он мог бы просто сидеть и читать молитвы, она нашла бы повод. Я знаю ее.

– Самолет будет готов через час.

– Прости, что взваливаю все это на тебя.

Он улыбнулся, похлопал ее рукой по колену и встал.

– Твой сын – все равно, что мой собственный сын. Я люблю его не меньше, чем Себастьяна.

– Себастьян хотя бы заботится о ком-то, кроме себя.

– Еще бы он не заботился. Я ведь сдеру с него его холеную шкурку, если что-то случится с Ви.

У Лизель заныло сердце.

Себастьян и впрямь заботится. А ее дети? Сколько лет она будет заботиться о своих сыновьях? Пока они не выйдут на пенсию?

За все эти годы Фредерик ни цента не тронул на своем личном счету. Одном из тех двух счетов, что она открыла для своих мальчиков, когда достала из пруда драгоценности и вышла замуж за Валденбергерера. Маркус, напротив, разбрызгал свой. Но когда дошло до заботы о девочке, сразу же сбежал на чердак.

Даже пальцем не шевельнул, чтобы удержать Верену. Единственную наследницу. Единственную кровную родственницу. Как он посмел отправить Верену к Ральфу?! В таком состоянии?! Как он посмел решать это без нее?!..

Впервые в жизни, Элизабет поняла, насколько устала. Устала сражаться с миром, просто ради того, чтобы сохранить имя, которое ничего не значило. Семья распадается. Не только ее, но и графская. Так чего ради она старается? Ради Себастьяна? Ради Мартина, для которого граф – как сын? На них все закончится. Филипп никогда не сделает Ви ребенка. И дом достанется племянникам Доминика, которые плодились, как хомяки.