Иван Зорин - Время сомнамбул

Учитель сжал губы.

— А я вам говорю, дело в развитом воображении.

— Воспаленном, разве что. Посмотрите на этих несчастных, потерявших разум и сам человеческий облик. Ну какие они художники? Сами-то верите в этот бред?

Учитель отвернулся.

— Странно все-таки слышать подобное от святого отца.

— Да какой из меня святой отец! — с неожиданной горечью воскликнул священник. — Вы правильно заметили, нет у меня к ним ни жалости, ни сострадания. Раньше были, я даже рясу для них изрезал. А сейчас остался один только страх за себя. Все во мне лагерь перевернул, всю душу.

— Так зачем вы сюда пришли?

— Понимаю, из гордыни. Думал, пастырь, первый среди равных, значит, выдержу. — Он махнул рукой. — И за это мне перед Богом отвечать. — Учитель открыл было рот, но промолчал. — А еще хотел перед Богом выслужиться, мол, вот какой я герой, ничего не побоюсь, все сделаю в Его славу. А Богу служить надо, а не выслуживаться, он ведь и сам все видит. А теперь и мне глаза открылись — какой из меня священник. Если выберемся отсюда, уйду в мир, это я твердо решил. Буду воду таскать и за скотиной убираться, раз на большее не способен.

— Не будете, святой отец, мы отсюда не выберемся.

Священник уставился в морскую даль.

— А может и так. Вы к этому готовы?

— Готов.

— Ну, тогда мне просто грех ныть. — Священник усмехнулся в свою клочковатую бороду. — Пойдемте в дом, мне прихожане целую корзину снеди прислали.

Учитель легко поднялся на ноги, словно доказывая себе, что он парень хоть куда и еще на многое способен. Утверждая, что готов к худшему, он лукавил. Каждое утро, просыпаясь, он долго не открывал глаза, прислушиваясь к себе, искал признаки болезни. Вставать он не торопился, идти все равно было некуда, к тому же он долго не мог найти в себе силы посмотреть на часы. Сколько он спал? Он старался определить время по бившему в окно солнцу, потом, досчитав до десяти, резко поворачивался и с колотившемся сердцем уставлялся на будильник. Нет, как всегда восемь часов. Он спал так всю жизнь. Значит, ничего не поменялось. Судьба подарила ему еще день. Целый день! Жить, жить! Даже в лагере, даже среди сомнамбул. Сбросив одеяло, учитель рывком вскакивал на ноги. Священник к этому времени обычно уже возился около дома, готовя завтрак, или развешивал на веревке выстиранное в океане белье.

— Я сегодня не расхаживал ночью? — бодро спрашивал учитель, зная ответ, отчего на сердце делалось легко.

— Со мной вас точно не было, — неизменно улыбался священник, собирая морщинки возле глаз.

— А жизнь-то, святой отец, налаживается.

— Ничего, жить можно. А вы, однако, соня. Я вот пятью часами ограничиваюсь.

— Соня? Так это с кем сравнивать. Старикам не спится, видать, грехи считают, а я еще молод, даже не пенсионер.

Священник засмеялся, тряся клочковатой бородкой.

В полдень на городскую площадь стали регулярно приземляться грузовые вертолеты, и посаженные в карантин выстраивались к ним в длинные очереди. Открыв люки, из вертолетов выбрасывали прямо на брусчатку консервы, крупы, мыло, вина во флягах, свертки с патронами в промасленной бумаге, булки в целлофановых пакетах, которые вырастали в небольшие горки, едкую дезинфицирующую жидкость, чтобы поливать ею улицы. Летчики, не дожидаясь, пока выгруженное ими начнут разбирать, заводили моторы. Бешено крутящиеся лопасти гнали на очередь волну теплого воздуха, сбивая шляпы и задирая юбки, а потом, ложась набок, машины уносились прочь. Тогда горожане бросались на продукты. Никакого порядка не соблюдалось, отталкивая друг друга, они лезли вперед, а стоявшие в оцеплении полицейские равнодушно наблюдали за этим.

— Как свиньи, — раз процедил один из них, брезгливо отвернувшись.

— У корыта с помоями, — поддержал его стоявший рядом. — Те тоже поросят не пропускают.

Оба были из деревни и пошли в полицию, соблазнившись властью. В дележе, происходившем на их глазах, полицейские не участвовали, это было ниже их достоинства, однако в накладе не оставались — по сложившемуся закону каждый должен был им что-то оставить. Когда продукты заканчивались, площадь быстро пустела.

Карантин наложил на каждого свой отпечаток. Не выдерживая изоляции, многие стали прикладываться к бутылке. А когда спиртное кончалось, грабили ближайший магазин. Собирались и стихийные шайки, громившие винные склады. Мэр был бессилен. Вначале он пробовал наказывать грабителей, но когда среди них оказался полицейский, махнул рукой. Прибывшие с большой земли солдаты тоже закрывали на это глаза. Город был не их, он походил скорее на захваченный, в котором они чувствовали себя чужаками, и его дальнейшая судьба их совершенно не интересовала. Да и грабители делились с солдатами своими трофеями. Мэр понимал, что продолжаться так долго не может, но что было делать, людям нужно как-то жить, а алкоголь не самое страшное.

Охранявшие лагерь работали посменно, возвращаясь в город, и волна сомнамбулизма снова его накрыла. Принесшим заразу оказался тот самый охранник с наглыми глазами, пристреливший собак. Охранник держался от сомнамбул как можно дальше, был чертовски осторожен, но вирус оказался коварнее, чем он предполагал. Охранник жил один, но соседи разглядели ставшие уже привычными симптомы и чуть было его не растерзали. Окружив бредущего по улице походкой лунатика, стали с криками — чего в них было больше: злости или отчаяния? — швырять в него издали палки и камни. Но подойти к нему так никто и не решился. Как и многих, от ярости толпы спас страх заразиться.

Священник, несколько дней не видевший этого охранника на лагерной вышке, догадался в чем дело. Чтобы проверить свое предположение, он направился к железным воротам. Из КПП никто не показался.

— Эй! — крикнул он шагов за десять. — Есть кто живой?

Через минуту появился тщедушный охранник с автоматом наперевес.

— Че тебе?

— А где твой напарник? — узнал его священник. — Тот, который собак пристрелил?

— Зачем он понадобился? — В голосе прозвучала настороженность. — Чтобы и тебя пристрелил?

Тщедушный охранник попробовал усмехнуться.

— Да так, решил проведать.

— Ах, проведать, тогда давай, топай, нет его.

— С ним что-то случилось?

— А тебе какое дело? — На мгновенье голос охранника дрогнул. — Говорю, убирайся отсюда.

— Ты что, меня боишься?

— Я — тебя? — Охранник снял автомат с предохранителя. — Тоже напугал, дам очередь, и нет тебя!

Он скривился в ухмылке, а у самого руки ходили ходуном, и палец так и плясал на спусковом крючке. Решив не испытывать судьбу, священник медленно развернулся. Дверь в его лачугу была распахнута, и солнце лежало на полу косой трапецией. Священник захлопнул дверь за собой.