Иван Зорин - Время сомнамбул

Губернатор гнал подобные мысли, но снимки возвращали к ним снова и снова. Высчитывая свой возраст, будто и так его не помнил, он стал подумывать об отставке.

Следующим, кто освободился от лунатизма, стал Иван Грач, охотник на полярных волков. Это случилось в один миг. Лежа в постели поверх одеяла, Грач вдруг ясно осознал, что был давно болен, а теперь болезнь ушла и больше никогда не вернется. Так бывает, когда просыпаются, переболев гриппом с высокой температурой. Все, что происходило с ним, было во сне. Это было нагромождение кошмаров, которые, к счастью, остались позади, растаяли, исчезли, сошли на нет, как первый снег. Грач даже не силился вспоминать их — зачем? К нему вернулась вдруг прежняя картина, от которой он словно и не отвыкал, мир щелчком встал на место, будто ножка сдвинутого шкафа, долго елозившая по полу, наконец угодила в образовавшуюся за годы ямку. Да, штырь попал в паз. От неожиданности Грач даже вспотел, потом, вскочив, бросился к окну и точно впервые увидел открывавшейся в нем кусок улицы, долго стоял, сдвинув засохший фикус и опершись о подоконник. Шел дождь. Темно-лиловое небо нависало над городом, поливая крыши домов. Как был в одних трусах, Грач спустился под теплые струи. Теперь он снаружи смотрел на свое окно, на пустые мостовые, по которым ручьи, огибая распластанных сомнамбул, бежали к ржавому водостоку, и хохотал. Жить! Жить каждое мгновенье, жадно ощущать мир, чувствовать его всеми фибрами души, прежде чем покинуть навсегда.

Первыми в город вернулись птицы. Опять закружили в небе ласточки, стаи которых переворачивались разом, будто кто-то отжимал гигантскую простыню, зачирикали в кустах воробьи, а берег с рыбацким поселком, где еще недавно размещался лагерь для «изолированных», снова оккупировали крикливые чайки. На улицах появились стаи голодных крыс, которые сразу набросились на неубранные трупы. Вторичного заражения лунатизмом у них не произошло, из чего можно было заключить, что переболевшие приобретали иммунитет. Если бы остался в живых учитель, это, вероятно, дало бы ему повод заметить, что перенесенные страдания можно сравнить с прививкой, болезненной, зачастую смертельной, но необходимой. «Для чего?» — спросил бы его священник. «Для жизни», — коротко ответил бы он, не собираясь разжевывать все, как двоечнику. И действительно, быть может, сомнамбулизм был лишь проверкой, испытанием, кого можно возвратить в мир осознанного действия, мир, обесцененный привычкой, но который, оказалось, надо было еще заслужить. В этом, и только в этом случае испытанные страдания обретают смысл.

Болезнь проходила внезапно, обрываясь, как сон в летнюю сушь. «Надо бы выпить, — первым делом подумал Сашок Неклясов, обретя ясность сознания. Он провел языком по пересохшим губам: — Надо обязательно выпить». Неклясов мучительно вспоминал, как провел вчерашний день, пытаясь заполнить черный провал в памяти, но мысли путались, и он остановился на том, что напился в какой-нибудь рюмочной. «И наверняка, не одной», — с улыбкой подумал он, заболевший первым. Лунатизм не оставлял по себе никаких следов, исчезая, как лужа на солнцепеке. Один за другим из путешествия по лабиринтам сновидений лунатики возвращались в город, в котором хаос сменяла упорядоченность. Будто ничего и не было. А может, ничего и не было? Только разросшееся кладбище напоминало о произошедшем, но горожане, перебирая впоследствии тех, кто не пережил сомнамбулизма, старались о нем самом не говорить. В первые дни после ухода болезни младший Варгин, чудом оставшийся в живых, бегал по улицам с безумными глазами и, хватая за рукав, рассказывал каждому встречному, что произошло. Он захлебывался словами, то и дело сбиваясь на рыдания.

— Этого не может быть! — не верили ему, едва удерживаясь, чтобы не покрутить у виска. — Это же сумасшествие.

— А это?

Он указывал на разрушения, грязь, трупы, что было очевидным доказательством его правоты, но и тогда, глядя на то, во что превратился город, его удивленно спрашивали: «Неужели это произошло с нами?» Не со мной, а с нами! Каждый не хотел знать о своем участии, радуясь, что это навсегда останется тайной. Они воскресли, родились заново, и это было главным. Они радовались до спазмов в горле, что болезнь отступила, хотя в глубине знали: прежними им уже не быть.

Узнав о благоприятном исходе эпидемии, губернатор срочно распорядился убрать кордон, а стоявшим там военным занять город. Солдаты с угрюмыми лицами быстро очистили улицы — разгребли горы мусора, в полном молчании вырыли общие могилы, куда наспех перетащили разлагавшиеся, изъеденные крысами трупы. Саперное подразделение кое-как восстановило церковь, уничтожив в ней следы боев. Насколько это было возможно, облик города обрел прежние черты. По отношению к горожанам губернатор теперь был настроен, насколько это было возможно, даже дружелюбно. Встречаясь, он тепло жал им руки, поздравлял с избавлением от болезни и уверял, что теперь им нечего опасаться. О недавнем прошлом, как и все, участвовавшие в молчаливом сговоре, он упоминал лишь вскользь, осторожно подбирая слова. Про себя он даже оправдывал перенесших сомнамбулизм. Запираясь в своем кабинете, он неторопливо выкуривал трубку пахучего табака, сквозь облако окутывавшего его сизого дыма глядел в овальное зеркало, висевшее напротив губернаторского кресла, видел в нем постаревшего, изможденного мужчину, и, время от времени почесывая мундштуком подбородок, думал:

«Мораль, отделяющая добро от зла, в каждом обществе своя. А к лунатикам она и вовсе неприменима. Ее категории, и без того расплывчатые, принадлежат другому миру. В мире сомнамбул их нет. Какие драмы разыгрывались в их сознании? По каким сценариям? Это загадка. Как и сам сон. И к нему неприложимы наши законы, наши представления о том, что допустимо, а что нет. Да, они натворили много ужасных вещей, прямо скажем, не укладывавшихся в голове, от которых просто мороз по коже, но во всем виноват чертов вирус! А человечество? Разве ему нечего стыдиться? Концлагеря, расизм, тотальное уничтожение слабых. Или оно совершало это во сне? Может, вирус сомнамбулизма не приходит извне, а таится внутри каждого, как туберкулезная палочка, время от времени вспыхивая чудовищной эпидемией? Можно, конечно, отнестись к вирусу как к войне. Но разве ее развязывают не люди? И разве на ней убивают инопланетяне? Нет, все эти проявления наши, и только наши, присущие человечеству. Какие обстоятельства благоприятствуют этому? Сложившийся образ жизни? Неограниченное потребление? Повсеместно культивируемый индивидуализм, который на самом деле не что иное как неприкрытый эгоцентризм? Отсутствие ответственности перед потомками? Все это вместе или что-то еще? Тогда как это изменить?»