Рейчел Липпинкотт - Все это время

Марли.

Ее пальцы в моей руке кажутся такими маленькими и нежными. Я сжимаю их, молясь, чтобы, когда открою глаза, она была рядом. Медленно приподнимаю веки, надеюсь, верю.

Лицо Марли в нескольких дюймах от моего, так близко, что я могу пересчитать ее реснички. Улыбаюсь и притягиваю ее ближе, преисполненный радости от того, что могу прикоснуться к ней, что она настоящая.

– Боже, я так скучал, – шепчу я, утыкаясь лицом в ее волосы. – Где же ты была? Все говорили мне, что…

Внезапно Марли всхлипывает и отстраняется.

– Ты же обещал, – шепчет она, глядя на меня. В ее глазах я вижу боль и обиду. – Ты сказал, что грустных историй больше не будет. Ты обещал.

Меня как будто ударили под дых.

Я действительно дал это обещание.

Закрываю глаза, размышляю, как рассказать ей о том, что происходит, о том, как я проснулся в больничной палате, и оказалось, что мой мир встал с ног на голову. Сжимаю ее пальцы и снова прижимаю к щеке, хочу сказать, что больше никогда ее не подведу, что я вернулся и теперь всё хорошо.

– Марли, я…

Но когда я открываю глаза, Марли рядом нет. О нет. НЕТ.

Затем я вижу ее исчезающую в дверях тень.

– Марли, подожди!

Вскакиваю с постели и бегу за ней.

Но в следующую секунду просыпаюсь, снова в больнице, один. Здоровая нога свисает с кровати.

С трудом перевожу дух, смотрю на попискивающие аппараты. Чувствую, что к руке прикреплена тонкая трубка капельницы, а нога в гипсе.

– Марли, – шепчу я.

Я слышу ее, чувствую, как она касается моей щеки: в том месте моя кожа до сих пор гудит.

Марли была настоящей. А теперь я проснулся. Мой мозг не мог ее выдумать из ничего, правда?

Я вижу ее лицо, слезы, ее горестно сведенные брови.

«Ты сказал, что грустных историй больше не будет. Ты обещал».

Слышу отчаяние в ее словах – такую же пустоту я чувствую каждую секунду, проведенную без Марли. И всё это моя вина, потому что я не могу вернуться к Марли.

Включаю свет, роюсь в сумке с вещами, принесенными мамой, нахожу айпад. Открываю «Фейсбук». Набираю в поисковой строке имя Марли, и на экран выводятся тысячи результатов.

Пролистываю страницы, перед глазами мелькают глаза, светлые волосы, темные волосы, синие волосы – но моей Марли нигде нет.

И всё же я продолжаю искать, потому что Марли существует на самом деле.

Я в это верю.

На следующий день я таращусь в экран телевизора – крутят рекламу туалетной бумаги – и пытаюсь не обращать внимания на напряжение между мной и Ким, растущее с тех пор, как пятнадцать минут назад она зашла в палату.

Мама ушла, чтобы «дать нам время побыть наедине», а я… жалею, что она это сделала.

Краем глаза я вижу, что Кимберли сидит, скрестив руки на груди, постукивает ногой по полу, губы ее поджаты – словом, у нее вид человека, который изо всех сил сдерживается, чтобы не взорваться. В конце концов она хватает с кровати пульт и выключает телевизор.

– Кайл. Что происходит? – требовательно спрашивает она, бросая пульт обратно на кровать.

– Я не хочу об этом говорить, – отвечаю я, избегая ее взгляда.

Ким отодвигает стул, так что его ножки громко скрежещут по полу, встает, хватает свою спортивную сумку и, круто повернувшись, глядит на меня.

– Если бы ты просто рассказал, что с тобой происходит, я, возможно, смогла бы тебе помочь, – сердито восклицает она, прижимая сумку к груди.

– Ты не можешь мне помочь, – настаиваю я.

Кимберли ни за что меня не поймет. Как мне сказать ей, что я влюблен в другую, если она думает, что мы только что расстались?

– Откуда ты знаешь? Может быть, я смогу! – выпаливает Ким. Я и забыл, как вспыхивают ее голубые глаза и как краснеют щеки, когда она злится.

Думаю о Марли и обо всех тех днях и часах, что мы провели вместе – мы с ней никогда так не ругались. При виде пылающей гневом Кимберли меня захлестывает приступ тоски.

Вспоминаю, как мы относились друг к другу прежде. До аварии, до появления Марли. Браслет с подвесками. Я всегда пытался латать дыры в наших отношениях, вместо того чтобы понять, из-за чего они возникают.

Не в этот раз. В этот раз нужно во всём разобраться.

– Взгляни на нас: мы опять ссоримся, как делали постоянно, – замечаю я, стараясь говорить спокойно. – Больше мы не должны так поступать, Ким. Я хочу сказать, мы семь раз едва не расстались – даже восемь, если считать вечер аварии. Мы совершенно не умели нормально общаться друг с другом и никогда совместно не решали возникающие проблемы. Наверное, именно поэтому ты не рассказала мне о Беркли: если бы ты призналась, то неминуемо вспыхнула бы очередная ссора, верно? Это глупо.

– Ах так, теперь я глупая, значит? – выпаливает Кимберли.

– Да! – отвечаю я, скрещивая руки на груди. – Мы оба вели себя как дураки, но давай на секунду притворимся, что мы умные. Давай представим, что мы можем рассказать друг другу что угодно, признаться в чем угодно, и при этом тот из нас, кому доверился другой, выслушает, всё поймет и не осудит.

Кимберли слушает меня молча, с бесстрастным выражением лица.

– Почему ты не рассказала мне про Беркли? По какой-то причине ты смогла обсудить это с Сэмом, но не со мной. Почему?

– Не знаю, что ты имеешь в виду.

– Думаю, знаешь, – вздыхаю я. – Я понимаю. Скажи мне почему. «Я хочу узнать, какой станет моя жизнь, если, обернувшись, я не увижу тебя». Ты была права. Почему ты делаешь вид, будто никогда этого не говорила?

– Если ты сейчас пытаешься со мной поквитаться, то тебе это удалось, – обиженно говорит Кимберли.

Она вылетает из палаты, на прощание громко хлопнув дверью. Смотрю на место, где только что стояла Ким, и испускаю длинный вздох разочарования.

– Просто отлично.

Спустя несколько часов после ухода Кимберли я никак не могу успокоиться, четыре угла больничной палаты надвигаются на меня.

Нужно было сказать что-то другое? Я столько времени провел, обдумывая, что сказал бы Ким, если бы увидел ее снова, и в итоге всё испортил, потому что зациклился на потере Марли.

Чувствую себя так, словно в моем мозгу просто нет места ни для чего другого. Каждый уголок моего разума заполнен различными предположениями, местами, в которых могла бы находиться Марли, объяснениями и воспоминаниями.

Засовываю руку в принесенную мамой сумку, достаю обтянутую синим бархатом коробочку, уцелевшую во время аварии, открываю ее и смотрю на браслет с подвесками. Теперь украшение выглядит в моих глазах совершенно иначе. Я помню, как часами им любовался, думал, что с его помощью напомню Кимберли о том, что у нас есть.

Теперь я даже не представляю, как объяснить ей свой нынешний взгляд на вещи. Особенно учитывая, что я обдумывал и переосмыслял свою прошлую жизнь целый год, а для Ким прошло совсем немного времени.