Ульяна Соболева - О ком молчит Вереск

Ему не нужны тесты ДНК, чтобы узнать, чей он, мальчишка с точно такими же глазами, как и у Сальваторе. И дело не во внешности, не в сходстве. Эта уверенность родилась глубоко внутри, где проклятый орган, разгоняющий кровь по всему телу, дал первый сбой и замер, а потом забился иначе, забился, принимая еще один смысл для биения и с досадой осознавая, что меч, занесенный для удара, уже дрогнул…а рука начала предательски опускаться.

Ему хватило одного взгляда на НЕЕ и на парня, чтобы точно знать — Чезаре его сын. И не просто знать, а мгновенно принять это как данность, принять и впустить корнями глубоко внутри и мысленно заорать от разочарования. От тоски, от дикой боли — у него украли пятнадцать лет счастья, пятнадцать лет жизни рядом с сыном, отняли право быть отцом и любить.

«— Когда Вереск родит мне сына, от блеска фейерверка ослепнет весь город, я куплю целый остров и назову в его честь. А ты будешь крестным, Марко. Ты будешь вторым отцом для моего мальчика.

— Думаешь, она родит от тебя?

— Поверь, я очень хорошо над этим работаю. Родит. У нас будет много сыновей и дочерей. Этот дом взорвется от детских голосов.

— Если она тебя простит.

— Простит. Я обрушу на нее столько любви, что она не сможет устоять. Она любит меня. Я знаю. Где-то там внутри нее живет моя маленькая Вереск, и рано или поздно она выйдет ко мне из темноты ее заблуждений. Лучше скажи, что станешь вторым отцом для маленьких Сальваторе, для множества маленьких ди Мартелли.

— Конечно, стану, можешь не сомневаться, брат»

И стал… Сальва горько усмехнулся, а потом расхохотался — ведь действительно стал, черт бы его разодрал.

Он смог пережить двенадцать лет самой страшной китайской тюрьмы, где каждый день длился вечность, а свобода казалась лишь мечтой, которая исполнится, только когда его тело закопают под табличкой с номером на муниципальном кладбище для заключенных и бездомных, чьи тела не были востребованы близкими.

Он смог пережить смерть своего друга и названного отца, чьи глаза закрывал собственными онемевшими пальцами, а другой рукой зажимал его рану в животе, чтобы кишки не выпали наружу, и уверял несчастного, что он выживет.

Да…он пережил многое.

Но так и не смог пережить ни ее измены, ни разлюбить ее.

«— Сынок, иногда неизвестность благословенна. Иногда лучше не знать, чем корчиться в муках от жестокости истины.

— Неизвестность — это мрак, я чувствую себя слепцом. Мне нужен свет.

— Так будь готов прозреть! Кто я, чтобы отговаривать тебя и вмешиваться в твою жизнь и в твои решения.

Мао протянул ему свернутую вчетверо газету. Итальянскую газету. Пожелтевшую и потрепанную, явно побывавшую не в одних руках прежде, чем попасть за ворота жуткого Склепа, откуда люди выходят лишь под белыми простынями. Схватил жадно, обеими руками, лихорадочно разворачивая, чтобы застыть и смотреть остекленевшим взглядом на Вереск. В свадебном платье. Опять. С развевающейся фатой, распущенными шелковыми волосами, под руку с женихом. С Маркусом ди Мартелли.

Он не читал статью. Нет. Ему было неинтересно, что именно там написано. Больнее быть не могло. Он смотрел и со свистом выдыхал обжигающий воздух, ошпаривший ему гортань и легкие. Двое. Двое тех, кого он любил, кого обожал всем своим естеством, фанатично, абсолютно, незамутненно чисто — всадили ему не просто нож в сердце, нееет, они отрезали ему ноги, обрубили руки, опустили его в грязь, в нечистоты и, стоя на его трепыхающемся от удушья теле, плясали свой свадебный танец. Он орал и задыхался, он хлебал широко открытым ртом черную жижу, а они топтались по его лицу и улыбались. Счастливые. Похоронившие его заживо.

— Теперь ты понимаешь, почему тебя здесь оставили? Почему тебя никто не искал?

Да, теперь он понимал. Старик Мао был прав — он прозрел. Но это прозрение было настолько болезненным, что от слепящего света беспощадной правды ему резало глаза, и он корчился от боли. Это желание было мгновенным, желание перерезать себе глотку. От уха до уха. Одним быстрым движением. Дождался ночи, когда все уснут, подошел к стене, влез на табурет так, чтоб было видно окно и горизонт вдали. Дождался рассвета и, обнажив лезвие, приставил к горлу, но чья-то рука легла на его руку и крепко сжала.

— И будешь последним дураком, и подаришь им счастье и покой. Умрешь, как они и хотели. Разве тебе не доставит удовольствие пройтись победным маршем по их костям? Остаться живым там, где не выживают? Ты…Сальваторе ди Мартелли. Я все о тебе знаю. Ты должен занять мое место и объединить триаду с семьей в Палермо, создать новую империю. Но для того, чтобы создать что-то новое, ты должен стереть с лица земли старое, а я тебе в этом помогу… Как ты помог мне.

Впервые в своей жизни он рыдал тогда. Как мальчишка. Уткнувшись лицом в худое плечо Мао, чувствуя, как тот стискивает его морщинистыми руками.

— Поплачь. Силен не тот, кто не проронил ни слезы, силен тот, кто омыл слезами проклятые души своих врагов и по их трупам взобрался на вершину радости»

Терпкий аромат духов ворвался пунцовым облаком в воспоминания и заставил отпрянуть от окна.

— Вот и все. Все твои гости разъехались.

Голос Эльзы, так он называл свою жену, вызвал приступ раздражения.

— Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не входила ко мне без стука.

Не оборачиваясь, прикладывая ладонь к стеклу, чтобы дотронуться до ползущей снаружи капли.

— Почему я не могу войти к тебе? Почему ты столько всего мне запрещаешь, Сальва? Мне…своей жене.

Резко развернулся и схватил ее за горло.

— Не жене. Нет. А актрисульке, которой я плачу за каждый день, что она играет свою роль.

— Так дай…мне ее сыграть во всем. Я смогу доставить тебе наслаждение.

Ее рука потянулась к его паху, но он перехватил ее и сдавил запястье.

— Когда я захочу трахнуть шлюху, я тебя позову, и мы обговорим цену.

— Что? Что не так? Это из-за нее, да? Из-за этой… которая замужем за твоим братом, я видела, как ты смотрел на нее! Ты ее трахаешь? Вы любовники? Вот почему ты отталкиваешь меня?

— Нет. Все гораздо проще. Я тебя не хочу.

— А ее хочешь? Разве она не шлюха, если трахается и с тобой, и с твоим братом?

От ярости заклокотало в груди, и Сальва ударил ее по щеке и сдавил руку еще сильнее, заламывая за спину.

— Еще раз заговоришь о том, что тебя не касается, еще раз посмеешь сказать о ней что-то плохое, и я стану вдовцом.

Почти прижался лбом к ее лбу и встретился ошалелым взглядом с перепуганными глазами Эльзы.

— Мне больно! — пропищала, глядя на него со слезами страха и обиды.

— Пошла вон!

Толкнул ее к двери и снова отвернулся к окну.

— Сволочь! Больной на всю голову ублюдок! Ты не мужик!

Раздвинул шторы полностью и усмехнулся, когда зигзаг молнии вспорол черный хаос потемневшего от урагана неба. Сегодня они так созвучны с природой.