Ульяна Соболева - О ком молчит Вереск

— Для того, чтобы быть мужиком, не обязательно тыкать членом в каждую шмару, а теперь исчезни, или этот день станет твоим последним в этом доме, если не просто последним.

Услышал, как хлопнула дверь, и снова тронул стекающие по стеклу слезы.

«А ее хочешь? Разве она не шлюха, если трахается и с тобой, и с твоим братом?»

А ее он хотел…

И изо всех сил врезал по стеклу так, что оно раскололось на части, и осколки вылетели во двор, а по сломанным краям, торчащим из рамы, вперемешку с дождем стекали алые капли.

Снимая ложные покровы

Рисуя перышком узоры

По вскрытым венам осторожно

Сшивая очень нежно кожу

Чтобы сорвать опять до мяса

Моя любовь к тебе ужасно….

Прекрасна…

Лютой безнадегой….

Где молятся уже не Богу

Друг другу…

С дьявольским цинизмом.

Упав вдвоем безумно низко

Так низко, что спасаться поздно

И мы вдвоем рисуем звезды…

(с) Вереск (Ульяна Соболева)

Я должна была услышать от него самого. Мне нужно было смотреть ему в глаза и понимать — не ложь ли это. От одного осознания, что Сальва сидел двенадцать лет… двенадцать лет провел взаперти, а не разгуливал по странам и континентам в поисках приключений, я сходила с ума.

Все эти дни мне казалось, я не живу, а барахтаюсь в прошлом. Как будто ищу, где найти зачатки его лжи, за что зацепиться, чтоб не было так больно, чтоб душу не жгло раскаленным железом.

Каждую ночь лежала в постели без сна, глядя куда-то в ночную темноту, куда-то в свое прошлое и в свои собственные мысли.

В наши последние дни вместе в Китае. В нашу бешеную смертельную страсть, от которой вроде бы и не осталось и следа, а на самом деле она яростно продолжала клокотать во мне.

Во дворе раздался звук отъезжающей машины. Ворота раскрылись и за кем-то закрылись. Кто-то только что уехал из усадьбы. Встала с кровати и подошла к окну. У нас были гости? Или это мой муж уехал посреди ночи? Что-то случилось?

Прислушалась к звукам в соседней спальне и тихо постучала в дверь.

— Маркус? Ты там?

Никто не отозвался. Я толкнула внутреннюю дверь между нашими комнатами и вошла к Марко. Никого нет. Постель застелена шелковым покрывалом, свет выключен. В комнату пробивается тусклый свет полной луны.

Я включила ночник и заметила на столе какую-то бумагу. Подошла, чтобы посмотреть. Покрутила в руках. Какая-то накладная. Мне это ни о чем не говорит. Хотела выйти из комнаты, но вдруг увидела приоткрытый нижний ящик его секретера.

Я никогда не была слишком любопытной и всегда искренне считала, что человек имеет право на свою личную жизнь. Имеет право на нечто свое, никому недоступное. Я бы никогда не прочла чужое письмо и не стала смотреть через плечо кому-то, кто что-то пишет за компьютером.

Но тут в меня словно что-то вселилось, и я дернула этот ящик. Ничего особенного. Какие-то тетради, конверты. Я бы так его и закрыла, но мое внимание привлекла потрепанная темно-рыжая обложка. Мне казалось, что я ее где-то видела.

Протянула руку, достала старую общую тетрадь. Перевернула первую страницу, а там ноты. Сначала бросило в жар, затем в холод. Никто не мог писать ноты, кроме…кроме Сальвы.

Поднесла тетрадь к лицу, и в ноздри ударил знакомый запах. Так бывает, что вещи человека впитывают его аромат настолько сильно, что даже спустя долгие годы он сохраняется на страницах книг, в одежде, в тетради…

Перевернула несколько страниц.

Опять пылать в твоих глазах,

До пепла в них живьем сгорая,

Тебя, как кипяток, глотая

С осадком крови на губах.

Безжалостно чертить узор

На белой, как пергамент, коже.

Нежнее оба мы не сможем

Кричать друг другу о любви.

Макнув перо в надрез на сердце,

Вести полосками за грань,

Безумием возвращая дань,

Втирая в вены нас усердно.

Чтоб ядом снова мчалась кровь,

Шагами в бездну мы срывались,

И причинять тебе любовь…

Да причинять тебе любовь,

Так, чтобы шрамы оставались…

(с) Сальваторе ди Мартелли (Ульяна Соболева)

Пальцы дрогнули и прошлись по буквам. Когда он это написал? Нет чисел, нет подписи, только почерк. Его. Но я знала, что это мне. Я чувствовала. Потому что шрамы больно заныли. Шрамы, которые он мне причинил.

Не знала, что он пишет стихи. Никогда не рассказывал.

Нежнее оба мы не сможем. Кричать друг другу о любви…

Не сможем…он прав. Можно ли это безумие называть любовью? Любил ли он меня когда-нибудь вот так…как написано здесь?

Перевернула еще несколько страниц и болезненно застонала, увидев карандашный рисунок. Набросок двухэтажного дома на краю обрыва… а внизу плещутся огромные волны, и в них можно четко различить силуэт девушки и лицо мужчины в профиль.

— Да. Здесь очень красиво. Сказочно. Я мечтала побывать в Шанхае еще в детстве.

— Ты рассказывала, я помню.

— Казалось, что тебе неинтересна моя болтовня с Марко.

— Тебе казалось…. Мне было интересно все, что касалось тебя.

Стал позади меня, опираясь ладонями на стекло, выдыхая мне в затылок, вызывая вихрь мурашек своей близостью. Я не верила ему, не верила ни единому слову. Такие, как Сальваторе, играют с женщинами, удовлетворяют свои потребности и умеют красиво говорить. Я слышала, как он умеет соблазнять… как умеет шептать своим дьявольским голосом. Как тогда Лауре.

— Когда я уехал в Америку, — пока он говорил, его длинные пальцы ласкали мои волосы, — и жил у дяди, я каждый день рисовал наш дом. В тетради. Старой общей тетради, найденной в комнате тетки Мардж, — кажется, он заплетал мои волосы в косу, и мне это нравилось. Чувствовать нервные, длинные пальцы Сальвы, позволять ему трогать себя и позволять себе наслаждаться этими прикосновениями, — вначале продумал, каким будет фундамент, потом стены, окна и комнаты. Я никогда не учился этому… никогда не был художником. Но я видел, каким он будет, наш дом… Уже тогда я знал, что ты принадлежишь мне.

— И где… этот дом теперь?

— Не знаю. Кажется, я привез тетрадь с собой, но она исчезла.

Тетрадь оказалась у Марко. Я не смогла положить ее обратно, я сжала ее изо всех сил, вдавливая в свою грудь, и невольно вздрогнула. Где-то внизу раздались звуки музыки. Кто-то играл на гитаре… Ту самую. Нашу с Сальваторе песню. Я выскочила из спальни, закрыла дверь и босиком побежала по лестнице, толкнула дверь, выскочила в сад, раздвигая ветки, шла на звук, пока не увидела…. Он сидел на спинке скамейки и играл… Длинные пальцы перебирают струны, профиль светлым пятном выделяется в темноте. Как же режет по венам эта музыка, как же она впивается в них тупыми гвоздями воспоминаний. В нашу последнюю встречу…пятнадцать лет назад он пел мне ее. И каждое слово как будто вырезал своим ножом прямо на сердце. Почему именно она? Почему именно сейчас? Почему все, что делает этот человек, причиняет мне такую адскую боль? Какими силами ада я проклята любить его?