Ульяна Соболева - О ком молчит Вереск

— Никакой он мне не сын! И никогда им не был! Ооооо, как же я его ненавидел с момента, как узнал, что он живет в твоей утробе! Я… — он разодрал все же корсаж моего платья, — я подписал все бумаги о разводе и отказался от твоего прикормыша! Слышишь? Наконец-то я могу сказать тебе правду! Я его ненавидел! Я мечтал, чтобы он сдох! И это чудо, что я не придушил его в колыбели! Ты всегда любила моего брата и его ублюдка! Их да, а меня НЕТ! Тварь!»

Когда он рычал мне в лицо эти ужасные слова, я вспомнила, как Чезаре упал в воду…как я выбежала к нему и увидела стоящего словно изваяние Марко. Он просто стоял и смотрел… но едва я закричала, и он бросился спасать сына…МОЕГО СЫНА. А если бы я не вышла? Если бы в тот момент меня отвлекли слуги, дела, кухня… Он дал бы Чезаре утонуть? Сколько времени этот монстр проводил с моим ребенком. Как я не видела? Что застило мне глаза? Почему я верила этому человеку?

«Тебе просто хотелось кому-то верить. Тебе хотелось, чтобы был кто-то, на кого ты можешь положиться»… Это был голос Мами у меня в голове. Мамиии…он убил мою Мами. Сорвала рисунок со стены, разбила стекло и безжалостно оторвала от нас с Чезаре мужчину с тростью. Разорвала на меленькие кусочки и швырнула в урну. Даже здесь он не достоин находиться рядом с нами.

Мамии…она ведь сказала мне, что в ящике моего мужа есть что-то важное. Есть какая-то правда.

Шатаясь, пошла в комнату, все еще саднило плечо и болело в груди после выстрела. Прошла мимо спальни Чезаре и услыхала звуки гитары. Знакомая мелодия. Он уже наигрывал ее и раньше…тогда, вместе с Сальваторе. Эта прекрасная песня Джо Кокера про сына своего отца. Толкнула дверь кончиками пальцев и засмотрелась на своего мальчика. Как же он красив сейчас, словно сошел с картинки моих воспоминаний о Сальве. Такой же взъерошенный кудрявый чуб, профиль, капризно изогнутая нижняя губа и длинные пальцы на струнах.

Заметил меня и поднял голову. Долго смотрел мне в глаза.

— Я потерялся, мама…я не знаю, кто я, не знаю, что со мной. Не знаю, чего я хочу, не знаю, кто друг, а кто враг… Я хочу, чтобы ОН вошел в нашу жизнь, и в то же время боюсь этого. Не знаю, можно ли ЕМУ доверять?

Я медленно подошла к сыну и прижала курчавую голову к своему животу, зарываясь в волосы пальцами обеих рук. Он ужасно любил, когда я трогала его кудри.

— Ты не потерялся, мой лев. Ты просто оказался пленником лжи, на которую меня вынудил Марко и на которую я по глупости согласилась. Если бы я рассказала тебе всю правду…было бы иначе. Но разве возможно изменить то, что было? Я все сделала для того, чтобы ты был счастлив, но что-то я упустила…что-то пошло не так. Я настолько стремилась оградить тебя от боли и страданий, что в какой-то момент не поняла, что ограждаю тебя и от жизни. Я…так виновата перед тобой, сынок.

— Не правда! Ты ни в чем не виновата! Ты все делала правильно. Я бы поступил точно так же. Я много думал об этом, мама. Тогда, когда сбежал, и там в тюрьме. У меня было время подумать. И я представил себе, как ты осталась одна, представил себе, как мой от…как Марко умолял тебя не отказываться и обещал золотые горы. Он умеет убеждать. Я знаю. Я сам слышал. Сальваторе, он…он прямой, а оте…а Марко, он хитрый и подлый… Я ведь все вспомнил. Как он не вытаскивал меня из воды, как…как бросил меня одного в охотничьем домике замерзать и вернулся только утром. Я все вспомнил.

— О боже! Почему ты мне не рассказал!?

— Я забыл…я все простил ему. Я, как и ты, верил ему. Так что ты ни в чем не виновата… Это я виноват, что не смог тебя от него защитить и позволил ударить…виноват, что ты все эти годы страдала.

— Что ты! Я все эти годы была самой счастливой — ведь у меня есть ты!

— Ты…ты жила с нелюбимым ради меня. Что может быть ужаснее этого?

Я отвернулась к окну, продолжая перебирать его волосы. Ничто не может быть ужасней…может? Ждать человека, который никогда не намерен к тебе возвращаться, безумно жаждать того, кто никогда не станет близок настолько, чтобы…чтобы сказать, что любит…

— Он…он уедет насовсем…

— Кто?

— Дядя…Сальваторе. Он уедет из Италии. Разве это правильно, что теперь он возьмет и уедет?

Поднял на меня бледное осунувшееся лицо, и мое сердце сжалось. Как же он страдает после всего, что было, и в этом и моя вина. Никогда не забуду, как он вымаливал у меня прощение за выстрел. Как целовал мои руки и просил простить. Какая-то часть меня сходила с ума от жалости и искренне сожалела, что ему пришлось все это пережить… а другая часть понимала — иначе я бы и не поступила.

— Мама! Ты слышишь? Сальваторе уезжает!

Я его слышала…и в первый раз услышала тоже. В груди так сильно кольнуло, что казалось вся рана разошлась, и из нее засочилась кровь.

— Ты дашь ему уехать?

Мои руки сильнее прошлись по волосам сына, и я судорожно выдохнула. Разве я в силах остановить Сальваторе? Разве есть что-то или кто-то, способный противостоять этой стихии? Но…после всего сказанного нами разве есть дорога обратно? Мы сожгли друг друга дотла.

— Ты же его любишь!

И снова наши взгляды встретились.

— Сальваторе…он…не станет кого-то слушать. Если принял решение, никто и ничто его не остановит.

— Ты можешь!

— Ошибаешься…я последний человек, чье мнение он станет слушать.

«— Мами моя, держись, сейчас приедет скорая. Чезаре вызвал скорую. Тебя спасут, вылечат. Вот увидишь. Все хорошо будет. На меня смотри, Мами. Пожалуйста, не бросай меня.

Промелькнула мысль, что вместе со скорой приедет и полиция…и по законам, по всем проклятым законам не будет моему сыну оправдания ни со стороны правосудия, ни со стороны мафии. Все долги моего мужа перейдут по наследству к сыну…к Чезаре. Теперь он станет должником, и с него жестоко спросят. Его заставят заплатить кровью за каждую украденную монету…если только за него не поручатся и не вернут все долги.

— Птич…ка моя…пти…чка, — Мами гладила мои щеки, мои руки, — как вы…на маму…похо…жи… Я бы…еще деток ваших понян…чила.

Задыхаясь от слез, прижала ее пухлую руку к губам, целуя пальцы, которые ласкали моего сына, которые вырастили и выпестовали нас всех. Роднее всех родных мне моя Мами. Моя связь с родителями, с детством.

— Понянчишь…обязательно понянчишь. Не моих…а Чезаре…

— К …нему…иди…он твое спа…сение…иди…Любит тебя…он лю…бит…знаю.

Захлебнулась воздухом, застонала.

— Держись, Мами, держись, умоляю. Еще немного, слышишь сирены. Они едут и спасут тебя.

— Там…в спа. льне…вы. родка…в я…щиках…там…старый со…товый…послушай…Послушай его…там правда…послушай…

— Какой сотовый? Где?

— У Марко…»

Не договорив с сыном, я побежала снова в кабинет и лихорадочно перерыла все ящики стола Марко. Перевернула там все, но сотовый, о котором говорила Мами, так и не нашла. Я вывернула его шкаф, его ящики с обувью и даже коробки с обновками. Пусто. Ничего нет. Может быть, Мами бредила? Может, ей показался этот сотовый или привиделся. Она…ведь уже бредила.