Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

— Постараюсь. Впрочем, оно достаточно прочно на мне сидит.

Сюда же, в примерочную кабинку, были принесены несколько пар туфель, и Наташа выбрала темно-сиреневые в тон загадочному блику в складках платья. Она уже представила себе, как, ослепительная торжествующая, в сногсшибательном наряде, под руку с Андреем войдет в холл дома Оленькиного жениха. Только вот перчатки, пожалуй, надо купить.

Напомнив себе о своих руках, Наташа вернулась на землю. В сказке о Золушке два плана. Бал еще не скоро, а сейчас ее ожидает работа. Настроение по. явилось деловое, она купила краски, кисточки, дискеты с необходимыми для работы картинками и прочие нужные вещи. Перед уходом из магазина Наташа настояла на том, чтобы Тонечка непременно выбрала себе костюм. И, невзирая на бурные ее протесты, был куплен элегантный итальянский костюм из темно-серого габардина с нежной бархатной отделкой, светло-серая шляпка из итальянской соломки с изящно загнутыми полями и, как пример вопиющего расточительства, заставившего Тонечку в ужасе округлить глаза, превосходный джинсовый костюмчик и аудиоплеер для Васеньки.

Расплачивалась за покупки Наташа подчеркнуто небрежно. Ей льстила растерянность матери, она была горда тем, что имеет возможность покупать дорогие вещи не только себе, но и своим близким. Васенька ждал их в прихожей, и его восхищенное «спасибо» было лучшим вознаграждением Наташе.

До приезда Андрея оставалась неделя, и Наташа решила сделать как можно больше, чтобы хоть пару деньков освободить для жениха. Домашние ходили на цыпочках, говорили шепотом, телевизор не включали.

В комнату Наташи очень тихо три раза в день заходила Тонечка, толкая перед собой сервировочный столик, уставленный бутербродами с любимым Наташей старицким сыром, с сухой колбасой, с красной рыбой, фруктами (кисточка винограда, персик, груша), венчал все это кефир в высоком бокале. Наташа не видела этого великолепия, с художественной смекалкой устроенного матерью, ела она автоматически, когда рука натыкалась на бутерброд, спала тогда, когда, как была в рабочей блузе, падала на диван. И снились ей картины Серебряковой. А то и сама Зинаида, молодая, сияющая, смелая, приходила к Наташе в комнату и разговаривала с ней о сиренево-серебристых тонах, о лиловых сумерках, о темно-зеленом в тени, о картинах, которые не успела написать, о своей судьбе, о трудной жизни в Париже, об оставленных в России детях.

— Никогда не оставляй своих близких, — говорила она Наташе, — сейчас время такое, что можешь их больше не увидеть. Никогда.

«Какое время, — думала Наташа, слушая странный, молодой голос этой знакомой незнакомки, — ты жила тогда, я сейчас, времена у нас с тобой разные».

— Ничуть не бывало, — будто подслушала Серебрякова, — времена все одни и те же. Опасные, жестокие.

Наташа просыпалась и писала лиловые сумерки перед грозой в парижском предместье, тревожные линии, хаотичное движение света. И ей казалось, что она — это не она, не Наташа Денисова, а Серебрякова Зина, одна-одинешенька живет в чужой стране, без поддержки, без друзей, отчаянно тоскуя и волнуясь за судьбу детей и мужа, оставленных как заложники в этой изменившейся до неузнаваемости России.

Один из таких снов-видений был наиболее отчетлив и очень сильно напоминал реальность наполненностью красками, светом, воздухом. Они с Зинаидой сидят в летнем кафе, в Париже, на узкой мощеной улочке, пьют крепкий кофе, приправленный запахом буйно цветущей сирени, мимо проезжают такие смешные, старинные нарядные трамвайчики, грохоча и заливаясь колокольчиками. У Зинаиды усталое, осунувшееся лицо, темные круги под глазами, руки, испорченные краской, в темных пятнах от растворителя. Под свободной кремовой блузой и черной длинной узкой юбкой худое, легкое тело, и вообще, как не похожа она на свой знаменитый автопортрет. Там — счастливая, юная женщина, улыбаясь, причесывает роскошные волосы, и в каждом движении ее красивого тела ощущается достаток. Здесь — постаревшее, исхудавшее существо, измученное беготней за заказами, ограничивающее себя во всем, даже в булочке к утреннему кофе.

Наташа откуда-то знала, что вчера весь вечер Зинаида посвятила поискам того, кто согласится отвезти в Россию деньги для ее семьи. И сейчас Зинаида рассказывала о людях, с которыми ей пришлось общаться, в мельчайших деталях описывая их пластику, манеру вести разговор, особенности внешности. Картина получалась смешная, но сильно напоминающая сюжеты и персонажей Босха.

— В Советской России есть такая категория граждан, для которых железного занавеса не существует. Они живут совершенно свободно и там, и здесь. Причем они удивительно похожи друг на друга.

Как будто их сделали, вывели искусственно в какой-то зловещей лаборатории.

Прямо за низкими дубовыми перильцами, отделявшими кафе от прочей части тротуара, была разбита небольшая клумба с пышно цветущими белыми, розовыми, лиловыми лаватерами. Несмотря на то, что тишину воздуха не нарушало ни малейшее движение ветерка, цветы колебались, качались, будто танцевали.

«В постсоветской России тоже появилась такая категория людей», — хотела ответить Наташа, но почему-то подумала, что может спугнуть Зинаиду. Она замолчит, и исчезнет это солнечное утро, запах сирени, парижская улочка и нарядные трамвайчики, везущие счастливых парижанок в шляпках из соломки и с кружевными зонтиками в руках, а вместе со всем этим исчезнет чудесная, немного печальная и загадочная женщина, сумевшая с такой отвагой разыграть единственное, что у нее было, — свой талант, благодаря чему ее семья в России не нуждалась хотя бы в деньгах.

— Нельзя так много работать, Наташенька, надо уметь отдыхать, — внезапно переключалась на собеседницу Зинаида, — ты плохо выглядишь, у тебя круги под глазами.

«Кто бы говорил», — усмехнулась про себя Наташа.

Один из кустов лаватеры, наиболее высокий и пышный, закачался сильнее, и Наташа увидела, что по нему карабкается крысенок с темно-серой спинкой, белыми лапками и розовой мордочкой. Он цеплялся задними лапами за куст, на котором сидел, а передними пытался ухватиться за другой, но роста в его маленьком теле явно недоставало, и он, повторяя это упражнение снова и снова, никак не мог ухватиться передними лапами за другой куст.

Наташа пригляделась, и оказалось, что все качающиеся кусты лаватеры заняты играющими, прыгающими, лазающими крысятами. Она хотела обратить на внимание Зинаиды, но вовремя вспомнила, что, если бы крысят увидела, например, Тонечка, она бы с визгом убежала, долго после этого содрогаясь брезгливо. Но Зинаида сама увидела играющих малышей и показала их Наташе:

— Дети есть дети, даже крысята. Говорят, когда случится апокалипсис, на Земле останутся только одуванчики, крысы и голуби. Впрочем, наверное, ничего не останется, даже Земли. Ты бы написала этих крысят, играющих на лаватерах. Я этого не смогу. Впрочем, ты, кажется, устала. Зачем ты пишешь под меня? Это утомительно да и не нужно. Ты обладаешь превосходным собственным видением, Вон ты какую фантазию сочинила на тему Парижа Серебряковой. Ночью надо спать, а работать в первую половину дня, до обеда. Ты за неделю три картины написала моих, да еще около десяти, кажется, набросков на рисовой бумаге. Так и до чахотки недолго.