Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

В этой игре Наташа из уважаемого и высокоценного специалиста превратилась в потенциальную жертву. Потеря десяти тысяч долларов, еще не выплаченных, была бы самым безобидным моментом. Они потребуют вернуть и так называемый задаток.

Наташа почти уверила себя в том, что клише доставлено по назначению, но платить заказчики просто не хотят. А что она может сделать в такой ситуации? Ничего. Или найти Стаса и постараться понять хоть что-то. Понимать, однако же, не хотелось. Ее точно в грязи вываляли. Рушилось вообще все. Как-то по-глупому она попалась. Стремительно и бесповоротно.

И чувство колоссальной вины, всего на мгновение посетившее ее, парадоксальным образом вернуло силы и даже приметно прибавило их.

— Я не готова вам ничего сказать относительно работы. Только что я проводила свою семью. Знаете, сборы и все прочее.

— Что ж, жду, жду. Надеюсь скоро услышать доброе известие.

— Я перезвоню через пару дней.

— А быстрей не получится? — Наташа услышала, что знакомый баритон приобретает металлические нотки.

— Простите, нет, — ответила Наташа и положила трубку.

«Что делать? Делать-то что?» Она бегала по квартире, совершенно не понимая происходящего. Телефон затрезвонил снова. Наташа не подошла. Было жаль себя, то ли обманутой, то ли несостоятельной в этой истории с загадочным клише.

Оттенок криминальности присутствовал тут с самого начала. Теперь оттенков не оставалось, все было нарисовано черным. В этой определенности ничего обнадеживающего не было. Можно уехать в Швейцарию сейчас же. И пусть все они тут передушат друг друга — Стасы, Антоны и прочие любители живописи и специфической гравюры. Выход виделся один: найти Стаса и припугнуть его. Это было peaлистично, учитывая его патологическую трусость при раздутой наглости.

— Если он еще жив, — сообразила вдруг Наташа.

О бедном Стасе все доподлинно знала Оленька Остроухова, вот к ней-то и двинулась Наташа безотлагательно. Конечно, Оля дура дурой, но душеприказчицей этого скунса она была многие годы.

Та же самая ветка метро выглядела теперь на редкость ужасно. На лицах пассажиров присутствовала печать однообразного уныния или бесчувствия.

Наташа кое-как вытерпела эти пять остановок, чувствуя необъяснимый страх.

Оленька тоже выглядела не очень роскошно.

— Ах, это ты, — нараспев произнесла она, — и снова что-то важное. Случилось. С тобой. И значит, со мной.

Выслушав Наташу и морщась при этом, она ответила, что абсолютно ничего не поняла, но причин для беспокойства не видит никаких. Что Наташка гений, она и так знала. И это единственная реальность на сей день. Что Стас решил, верно, поиздеваться над ненавистным ему Антоном Михайловичем, только и всего. Кто такой этот Антон Михайлович, да никто. Стасик даст ему сто очков вперед. Или двести. Да, потому так все и произошло. Остальные баксики тоже принесет в клювике Стасик. А то и побольше, чем десять тысяч, премиальные добавит.

Наташа испытала острый приступ одиночества. Томная и непринужденно-агрессивная подруга была точно обломком далекого Наташиного прошлого, которое не имело уже места в душе, а так себе располагалось на поверхности, как полный и окончательный казус.

От Оленьки исходил щекочущий ноздри залах французского мыла, диким образом связывающий понятия о чистоте и представления о разврате.

— Ты, Татка, вроде цветущего чертополоха сейчас. Взъерошенная, красивая, в гневе, я так хочу тебе позавидовать, но завидую только себе самой. — Оленька специфически засмеялась, едва показав красивые зубки, и, по своему обыкновению, закачала ножкой.

— Похоже, что в Москве нет для меня места, — облегченно вздохнула Наташа, — хоть это теперь понятно.

А то Москва, Москва, с детства слышу этот несравненный звук. Какое место для меня в Москве, если даже лучшая подруга, звезда замоскворецкая, рядом с которой я всегда чувствовала себя коровой, мне как-то особенно лжет.

— Да никогда ты не чувствовала себя коровой, — парировала Оленька, — это ты лжешь напропалую четыре последних года. Я только подражала тебе, не очень удачно, впрочем. Но кое-чего добилась, как видишь. Так чего же ты хочешь от меня на этот раз? Чтоб я сдала тебе Стаса? Но где гарантии, что он после этого останется живым?

— По-твоему, я схвачу Стасика за горло и задушу голыми руками прямо у тебя на глазах?

— Почему голыми, можешь и в перчатках, — засмеялась Оленька. — Стасик с Толиком дружат, ты забыла?

— При чем здесь дружба твоего Толика с этим придурком?

— При том. Не пытаешься ли ты меня с Толиком поссорить?

— На черта сдался мне твой Толик вместе со всеми его дружками! Мне вещь свою вернуть надо. — Наташа была готова броситься на подругу.

— Ты же сама сказала, что вещь не твоя и ты ищешь ее, чтобы отдать хозяину, — спокойно и насмешливо ответила Оля, затянувшись сигареткой и выпуская легкое облачко дыма.

— Олик, перестань трепаться, честное слово, они же меня на деньги поставят.

— Не поставят. Зачем им это? Поверь мне, Стас все устроит. Ты напрасно думаешь о нем в таком вот ключе. Он о-о-очень умный. — Оленька закатила глазки. — И я, пожалуй, не позволю тебе его терроризировать.

— Тогда я стану терроризировать тебя.

— Мне кажется, что ты способна на все. Поэтому я ненавижу талантливых людей, они чрезвычайно опасны.

— Какой ужас, — изумилась Наташа, — что это ты такое городишь?

— Конечно, это я загнула, — примирительно произнесла Оленька, делаясь прежней, простой и легкой. — Приходится загибать, и даже сильно. Но все кругом только этим и заняты. Чем я хуже?

Оленька растягивала слова с важностью, едва ли не превращая каждое слово в предложение. «Что за новая манера произношения у нее? В Париж, что ли так готовится?» Наталья внезапно была поражена ощущением полной и окончательной нелепости происходящего. Но вида не подала, мысленно поздравив себя.

— Оля, все очень серьезно, повторяю. Ты одна можешь знать, где Стас, ты одна можешь мне помочь. Тебе только мизинцем пошевелить и ножкой дрыгнуть. Стас сам к тебе прибежит.

— Конечно, я помогу тебе, но только не сразу. И не потому, что ты должна помучиться…

«Да уж должна», — настороженно слушая, думала Наташа.

— Позвони мне денька через два, я разузнаю как-нибудь и что-нибудь. Да не о том мы с тобой говорим. Посмотри лучше, что Толик мне подарил.

— Что, опять нового Левитана?

— Лучше. Но ты угадала, тоже картину. Парижскую Серебрякову.

Наташа подумала, что это уже слишком для нее, и буркнула сердито:

— Не хочу ничего смотреть. Буду звонить тебе в среду. Надеюсь, что ты одумаешься и поможешь мне.

«Что там за Серебрякова такая у нее, — ворчала Наташа, выходя из подъезда. — Что опять за наваждение?» Но думать об этом совершенно не было возможности. «Все равно, и так все ужасно».