Карен Уайт - Незнакомцы на Монтегю-стрит [litres]

Я повернулась к ним, радуясь тусклому свету сумерек, скрывавшему зеленоватый оттенок моей кожи.

– Я с самого начала знала, что твоя мама любит тебя. Она не выбросила эту песню. Я знаю, что она закончила ее. И я знаю, что эта песня даже лучше, чем та, которую украл Рик. Я слышала ее десятки раз, и она с каждым разом, когда я ее слышу, становится все красивее. Твоя мама назвала ее «Глаза моей дочери», потому что это твое наследство. Она спрятала ее от Рика там, где, как она знала, ты могла ее найти. Там, где нам даже не пришло бы в голову искать.

Мы молчали, перебирая в уме варианты. Тишину нарушал лишь шум машин на соседней улице. Первой заговорила Нола:

– Пап? Как ты узнал, как меня найти?

Я заметила, как Джек медленно сглотнул, из чего сделала вывод, что он тоже услышал это самое «пап».

– Спасибо Фейсбуку, – сурово ответил он.

Нола простонала:

– И теперь у меня большие проблемы?

– Можно сказать, и так. При желании я мог бы на всю жизнь посадить тебя на привязь. Но я еще не решил. – Он крепко обнял ее и поцеловал в макушку. – Я места себе не находил. Обещай мне, что ты больше не совершишь подобной глупости. Что сначала поговоришь со мной, и мы вместе разработаем план действий.

Она кивнула, затем посмотрела на меня:

– Почему Мелли с тобой? Я думала, вы не разговариваете друг с другом.

Джек посмотрел в мою сторону:

– Ты же знаешь, какая она, без меня никак. Совесть не позволила мне бросить ее. С ее грустным щенячьим лицом она хуже Генерала Ли. Видеть это было выше моих сил.

Нола хихикнула. Я же еще сильнее прижалась спиной к камню в поисках остатков прохлады. От очередного испепеляющего взгляда Джека спасла лишь новая волна тошноты.

– Он лишь хотел сказать, что ты мне не безразлична, Нола, – сказала я, подавив тошноту, – и я хотела убедиться, что с тобой все хорошо.

Я закрыла глаза, пытаясь представить парящие, невесомые облака и прохладный ручей. Вместо этого я снова увидела Нолу в ту ночь, когда Джек привел ее к моей двери, с гитарой и рюкзаком, из расстегнутой молнии которого торчала мордочка плюшевого мишки.

Я резко села прямо. Перед глазами тотчас все поплыло.

– Как давно у тебя этот плюшевый мишка?

Нола нахмурилась:

– С самого рождения. Мама купила его, когда была беременна мной, и он каждую ночь спал со мной. Она назвала его Вольфгангом, но для меня он всегда был Вольфи. – Она потерла глаза: – А почему ты спрашиваешь?

– То есть, если вы куда-то отправлялись или переезжали на новое место, – ушла я от прямого ответа, – ты всегда брала Вольфи с собой? И твоя мама это знала?

Нола кивнула:

– Никто не знал, кроме моей мамы. Другие дети меня засмеяли бы, если бы узнали.

– И новая надпись на майке – когда она ее пришила?

– Примерно за месяц до смерти, – ответила Нола, задумчиво прищурившись, – но она не сказала мне почему.

Я посмотрела на Джека, но он уже вставал.

– Давай, – сказал он, протягивая Ноле руку и помогая ей подняться.

– Куда мы идем? – спросила Нола.

Они оба повернулись ко мне, пока я неуклюже пыталась встать, тяжело опираясь на основание статуи.

– Кажется, я знаю, где твоя мама спрятала песню. – С этими словами я отвернулась и под зорким оком старого Джона С. Кэлхауна извергла в траву содержимое желудка.

Не считая быстрых звонков Джека по мобильнику его и моим родителям, когда он сообщил им, что мы нашли Нолу и у нас все в порядке, было подозрительно тихо. После того как меня вырвало, мне стало намного лучше, и теперь я сидела, откинувшись на спинку переднего сиденья «Порше», насколько то было возможно в тесном салоне. Нола свернулась калачиком на маленьком заднем сиденье. Мне стоило немалых трудов убедить Джека не везти меня обратно в больницу. Я сказала ему, что я просто переела сладкого и ничего более.

Мои родители встретили нас на крыльце дома моей матери. Пока они помогали Джеку вытащить с заднего сиденья Нолу, я вбежала внутрь, быстро поднялась по лестнице и встала рядом с комнатой Нолы. Мои руки тотчас покрылись гусиной кожей, волосы на затылке зашевелились. За моей спиной скрипнула лестница. Я обернулась и увидела перед собой Джека и Нолу. Оба пристально смотрели на меня.

– Она здесь? – спросила Нола.

Я кивнула и кивком указала на комнату Нолы – мол, давайте за мной. Не успела я толкнуть дверь, как мне в лицо ударил порыв холодного воздуха. Уличный свет тускло проникал внутрь сквозь запотевшие стекла. Зато угол комнаты мерцал пульсирующим светом сильнее, чем раньше, как будто наше взаимопонимание придавало Бонни сил. Я повернулась к ней, и она не исчезла, а пристально посмотрела на меня.

– Спасибо, – прошептала я. – За то, что спасла меня… дважды.

Она улыбнулась, ее свет сделался еще ярче. Ты знаешь почему .

Джек застыл в дверях, не решаясь войти внутрь, и удерживал Нолу.

– Все в порядке, – сказал я. – Бонни нас ждет.

Они медленно вошли. Джек подошел к кровати, где Нола оставила рюкзак. Молния на нем была расстегнута и наружу торчала макушка медведя. Наклонившись, Джек вытащил Вольфи из его тюрьмы и протянул Ноле и мне.

– Не переживай, дорогая, – сказал он, заметив на ее лице испуг. – Я аккуратно разрежу шов и обещаю зашить его обратно.

Насупив брови, Нола кивнула. Джек полез в передний карман брюк и вытащил швейцарский армейский нож. Аккуратно задрав на медведе футболку, он положил Вольфи мордочкой вниз и с поразительной точностью вонзил ему в затылок нож. Я тотчас вспомнила о том, что в свое время Джек служил в армии, и была вынуждена признать, что почти ничего не знаю об этом периоде его жизни.

Джек поднял голову и встретился со мной взглядом:

– Эти швы определенно сделаны вручную, и они не совпадают с машинными швами на остальной части медведя. Думаю, Бонни поэтому сменила номер на футболке, чтобы привлечь наше внимание к медведю.

Нола шумно всхлипнула и отвернулась. Джек провел ножом по шву, от шеи до медвежьей попы. Закончив, он положил медведя на кровать. В плюшевом теле зияла огромная рана, из которой торчала ватная набивка. Нола медленно оглянулась на место преступления и вытаращила глаза.

– Можно мне? – спросила она.

Джек кивнул. Нола шагнула к кровати и начала осторожно вытягивать из разрезанного шва клочки ваты, аккуратно кладя каждый такой белый комок на покрывало. В четвертый раз сунув руку в медведя, она застыла в неподвижности.

– Кажется, здесь что-то есть, в голове. – С этими словами она вытащила очередной маленький комок, затем в последний раз запустила руку и извлекла нечто похожее на несколько листов бумаги, сложенных в крошечный, пухлый квадрат.

На наших глазах она медленно развернула три листа линованной бумаги с черными отметками нот и паутиным почерком – почерком Бонни, подумала я, – под каждой нотной строкой. Нола начала напевать первые такты песни, уже хорошо мне знакомые, но внезапно остановилась.