Синти Шелтон - Букет горных фиалок

Как рассмеялась бы Элль, если бы кто-нибудь еще полгода назад сказал ей, что по прошествии пяти месяцев она встанет у алтаря в подвенечном платье и на вопрос священника: «Берешь ли ты, Элеонор Фальбер, в мужья…» — ответит «да», даже не дослушав его до конца, и так громко, что эхо ударится в своды церкви и запрыгает между витражей… Боже, как ей стало неловко! Венчавший пару пожилой кюре Фабрелатр, знавший Элль с младенчества, крестивший ее и давший ей первое причастие, выслушав этот торопливый ответ, незаметно для других подмигнул ей с заговорщическим видом, чем заставил покраснеть до самых корней волос. Нет, Элль наверняка подняла бы на смех и предсказание, и самого незадачливого, как бы она подумала тогда, предсказателя.

Она не торопилась выходить замуж, хотя мать уже не намекала ей, что неплохо бы подумать о замужестве, а попросту стала предлагать кандидатуры, сопровождая их соответствующими хвалебными эпитетами и пространными панегириками. И всегда начинала одними и теми же словами: «А почему бы тебе не подумать о…» А затем называлось имя возможного мужа и отца семейства, очередного кандидата из числа обалдуев, которые, по мнению матери, не могли бросить тень на семью Фальбер. В конце концов они с матерью даже поссорились, и отец был вынужден выступить в роли третейского судьи. Под его крылом Элль и обрела защиту, выразившуюся в кратком вердикте, вынесенном отцом после очередного спора с матерью.

«Пусть решает сама», — сказал отец. Мать была недовольна, но прекратила навязывать Элль женихов. Тем более что отец, предоставив ей свободу действий, заметил, что он, однако, надеется на благоразумие своей дочери, так как ему будет неприятно, если она останется старой девой. Элль заверила его, что она и сама против подобного исхода.

Столь активное заступничество Элль получила еще и потому, что была младшим ребенком в семье и, соответственно, любимицей. Кроме этого, отец имел надежный тыл в лице сына, старшего брата Элль Дерека, и на любые — в перспективе — чудачества дочери готов был смотреть сквозь пальцы, практически не надеясь даже на малейшее ее участие в наследственном семейном бизнесе. Дерек был старше Элль на десять лет и давно уже стал полноправным компаньоном. Отец с легким сердцем передавал сыну и обувную фабрику, и сеть магазинов: Дерек не зря тратил деньги, которые платил отец за его образование, — получил магистерские степени по экономике и юриспруденции. Помимо образования Дерек обладал крепкой деловой хваткой и завидной интуицией, позволившей ему удачно играть на бирже, не привлекая к спекуляциям средства отца. В конце концов отец сам стал предлагать ему деньги. Элль же ожидало неплохое приданое плюс наследство, в принципе позволявшее ей предаваться безделью до конца жизни и не зависеть от финансового положения мужа, если он наконец появится.

Однако Элль решила по-своему. С детства обладая неплохими способностями рисовальщика, заявила, что собирается заняться дизайном, разрабатывать модели женской обуви, и поступила в школу при синдикате Высокой моды. Получив заветный диплом, она настояла, чтобы отец позволил ей начать работу в лаборатории дизайна его фирмы, хотя могла бы начать собственное дело: и отец, и брат финансировали бы ее и оказывали всяческое содействие, будь у нее такое желание.

«Сестрёнка, — сказал тогда Дерек. Он как раз приехал на уикэнд к родителям вместе с женой и сыновьями- двойняшками. — Oтец просто вне себя… — и, сделав многозначительную паузу, добавил: — …от счастья. Теперь ты можешь вить из папы веревки». Элль искренне удивилась словам брата. Она всегда любила отца и не собиралась пускаться в какие-либо манипуляции в поисках собственной выгоды. Для себя она решила вопрос занятости — и все. Светский образ жизни ее совершенно не привлекал, мысли о замужестве — если только мама не напомнит — ее не посещали. Надо было чем-нибудь заняться, пока в голову не придет более серьезная мысль. Так она и заявила брату. Дерек не нашел, что сказать в ответ. Только озадаченно покачал головой, рассеянно чмокнул сестру в щеку и ушел, призываемый своими близнецами, от криков которых в доме звенели стекла. Элль после разговора с братом выглянула в окно, увидела племянников, потрясающих перьями индейских головных уборов и пластмассовыми томагавками, и подумала, что, может быть, все потому так и получается, что сама она в детстве предпочитала не кукол, а такие вот перья и томагавки.

Ее часто путали с сорванцом мальчишкой: и потому, что она отдавала предпочтение мальчишеским играм, и потому, что не вылезала из протертых, усеянных заплатами джинсов. Она прекрасно осознавала, что она — девочка, но энергия переполняла ее, била ключом, и от напора энергии, с которым она просыпалась каждое утро детства, надо было как-то избавляться. А она с самого младенчества была на редкость самостоятельным и самодостаточным ребенком и предпочитала сама принимать решения, в особенности если это касалось непосредственно ее персоны. Она сама решала, во что ей играть и какую одежду ей носить. Она научилась читать в четыре года, потому что ей захотелось читать самой, а не просить, чтобы ей почитали.

Ее свободе никто не мешал, и это было прекрасно. И так было до тех пор, пока под футболкой, которую она предпочитала другим туалетам, не стала вырисовываться тугая девичья грудь. Тогда Элль и распрощалась с буйными играми в ораве сорвиголов — мальчишки, с которыми она играла не одно лето на равных, вдруг стали необыкновенно внимательными и осторожными и частенько задерживали взгляд на выпуклостях, появившихся под тонким хлопком. Ей это льстило, но общаться с ними, как раньше, она уже не могла.

А затем пришло нечто, раз и навсегда показавшее ей, что она женщина. Элль отнеслась к начавшимся месячным философски, тем более что они протекали у нее довольно безболезненно. Она даже не испугалась, впервые увидев кровь на простыне и поняв происхождение этих пятен. Она просто позвала мать и поинтересовалась, что ей делать со всем этим дальше. Мать волновалась гораздо больше, чем дочь. А Элль была обеспокоена совершенно другим: в ее жизни наступила глобальная перемена и следовало что-нибудь предпринять, раз детство ушло и назад его не воротишь. Именно так она и сказала себе тогда: ушло детство. Она как-то сразу изменилась: от прежнего беззаботного и безумно энергичного существа не осталось и следа. Но одновременно с изменениями пришло и разочарование — стало скучно. Ей и раньше было скучновато со сверстницами, но теперь ее стало от них просто тошнить. У нее долго не было подруг, даже во время учебы в частной закрытой школе. Элль предпочитала держаться со всеми одинаково ровно, на значительном расстоянии, и не разрешала себе лишних эмоций. Однако в ее поведении не было высокомерия, и это позволило Элль заслужить в школе уважение учеников и преподавателей. Но это совершенно не способствовало тесному сближению, хотя она время от времени участвовала в тайных ночных посиделках девочек и прочая, прочая — сознательно подчеркивая что она была такой же, как они. Но сверстники чувствовали — все-таки она немного другая. Элль добилась определенного места в иерархии соучениц: к ней стали бегать за советом, как к человеку более мудрому и проницательному. И все же она в школьные годы предпочитала общению с людьми общение с книгами. Читала все подряд, от беллетристики до полупонятных научных монографий, разобраться в которых она могла, только обложившись с ног до головы словарями. Приезжая домой на каникулы, она часами просиживала в библиотеке либо уезжала к старшему брату и проводила время с его семьей, возясь с близнецами. И нисколько не чувствовала себя ущемленной, хотя родители были обеспокоены ее одиночеством и намеревались обратиться к психоаналитику. Отговорил их отец Фабрелатр: священник был другом семьи, к мнению которого прислушивались. Элль блестяще закончила школу, но поступать в университет не спешила. «Мне надо выбрать», — так объяснила она родителям.