Ульяна Соболева - Подонок

Он к себе потянул и все стоны губами собрал, жадно целуя, но уже без надрыва. Пальцы его все еще во мне… я их отголосками спазмов чувствую. Глаза пьяные приоткрыла, на него посмотрела — у него взгляд такой же, как у наркомана под дозой.

— Я это еще на остановке сделать хотел… а потом развернуть и трахать тебя. Чтоб орала.

Губами по моим скользит, выдыхая мне в рот.

— Кончил, когда твою грудь в рот взял и пальцами в тебя вошел…

В дверь палаты постучали, и я тут же подскочила на кровати, хватаясь за блузку с оторванными пуговицами.

— Войтов, ваш ужин.

— Я не голоден, мне принесли.

А сам усмехается как мальчишка и на меня смотрит. Потом пальцы ко рту поднес и облизал каждый из них, заставляя меня задохнуться и стать пунцово красной.

— Охеренный ужин принесли. Да, Ольга Михайловна? Вы сыты?

Рассеянно кивнула, чувствуя, как щеки пылают, и там внизу саднит после его пальцев.

— А я нет…

Его выписали через неделю. И эта неделя была самой адской из всего времени, что мы провели здесь. Нет, лгу, за все время, что я вообще его знала. Потому что… ну не могла я позволить этому случиться, не могла я дать себе волю и допустить то, чего быть не должно. Ведь не настоящее это все. Стечение обстоятельств, не более, химия из-за постоянной близости, гормоны его, голод женский мой. Я это испытала почти мгновенно, едва отшатнулась от него, сжимая дрожащими руками ворот блузки и тяжело дыша, глядя в наглые глаза, которые постепенно меняли выражение, пока улыбка не пропала с его лица, и брови снова не сошлись на переносице — жгучее чувство стыда.

— Что такое? Три шага назад, да? Стыдно? Противно? В чем дело? Может, убежишь опять?

А я пуговки с пола собираю и смотреть на него не могу, не знаю, что сказать. Да, мне стыдно. Мне, черт возьми, ужасно стыдно, что я позволила себе, позволила ему. Все это за пределами человеческого понимания. Эти утопические отношения, эти поцелуи, страсть. Он ведь мальчик совсем, что у нас с ним общего? Два совершенно разных мира… а чистый секс, то, чего хочет он… я не могу ему дать. Я, наверное, не так воспитана, не так заточена. Я пробовала… да и с ним чистого секса не будет. Я ему уже душу свою отдала. Во мне везде он и мысли о нем, все, что я делаю, с чем просыпаюсь с утра, о чем живу. Я не помню времени в сутки, когда я бы не думала о Вадиме.

Только все это на мыльный пузырь похоже — лопается и прямо в глаза печет так, что выть хочется. Красивый, переливается бриллиантом и разрывается на части, едва тронешь. Так и меня каждый раз разрывало на части от любой нашей близости, от его прикосновений ко мне.

— Ты не молчи, Оль. Так и скажи — пожалела, разрешила прикоснуться к княжескому телу. Я не обидчивый. Я переживу.

Поднялась в полный рост и в глаза ему посмотрела.

— Неправильно это все. Не должно так быть. Зачем? Ты на ноги встанешь, девушку себе найдешь хорошую или с Тасей и…

— Да не буду я с вашей Тасей. Вы что, не поняли еще? Не нужна она мне и не была нужна! Ни о чем она, ясно? Хорошая, милая, но не мне. Не мое. Я из-за вас на день рождения ее пришел.

Его хаотичные скачки с «вы» на «ты» шпарили кожу кипятком, то чужой, то адски близкий. Но… Боже, сколько же между нами всяких «но».

— Зря.

Сказала и порылась в пакете, отыскивая кофту, которую надевала, когда оставалась спать здесь. Отвернулась и натянула ее на себя со скоростью света.

— Конечно, зря. Я знаю, что зря, и вот это все тоже зря. Пожалели меня, да? Кинули подачку? Оттолкнуть не смогли? Но ведь понравилось, а? Я же видел, что понравилось. Чувствовал! Пальцами тебя чувствовал, Оляяя!

И щеки обожгло как пощечинами. Бесстыжая, кончала ему на руку, как шлюха последняя. И от мыслей об этом снова низ живота тянуло, и внутри все напрягалось.

— Понравилось. Но нельзя! Не могу я так и не хочу!

Ударил кулаком в стену у подоконника и скривился от боли, от резкого рывка.

— Тогда не ходи сюда! Не ходи, Оля! Я сам справлюсь. Что ты ходишь и ходишь, сидишь здесь? Тебе нравится, да? Власть свою показывать, считать себя святой? Я одного не пойму, зачем вся эта благотворительность?

Я ему не ответила. Потому что сказать, что это не благотворительность, а какая-то голодная любовь к этому мальчишке, я просто не могла. Я ведь действительно люблю его. Дико как-то люблю, безумно. Так, видно, в последний раз в жизни любят, а у меня этот раз и первый, и последний.

— Уходи!

— Не уйду!

— Почему, мать твою? Почемуууу?

— Не хочу уходить.

— Ничего, уйдешь! Захочешь!

И началась опять война. Намного страшнее, чем раньше. Он не бросил заниматься, нет. Вадим теперь маниакально хотел выписки, чтоб избавиться от меня.

От Вадима, который смотрел на меня с голодом и вожделением, не осталось и следа. Между нами выросла стена такой толщины и величины, что я не могла через нее пробиться. Он не ел то, что я приносила — питался только из столовой. Он со мной не разговаривал и предпочитал делать вид, что я вообще не существую. Едва я входила в палату, он отворачивал голову к стене. Антон Юрьевич сказал, что Вадим интересовался стоимостью операции и точной суммой расходов на больницу.

Странно, но я все равно не переставала приезжать к нему и сидеть с ним рядом. Вот так в полной тишине, без единого слова или взгляда. Он даже смотреть на меня не хотел. Иногда, бывало, демонстративно отворачивается, едва я вхожу. Ему кто-то книги принес, когда меня не было, сложил аккуратно на подоконнике. Я не знала, кто, но, скорее всего, девушка. Только я не видела у него посетителей, я ведь очень много времени проводила здесь. А когда возвращалась домой, меня ждала еще одна война с Тасей. Она тоже меня игнорировала и всем своим видом показывала, что ее предали. Не знаю, в каком месте я упустила, и у нас с ней настолько полярные взгляды на жизнь. К отцу она таки уехала, и я реально испытала огромное облегчение. Муж оплатил ей билет и был очень удивлен, что я ни капли не возражала. А я передышку хотела. Я устала биться на двух войнах, я чувствовала себя измученной и израненной. Я хотела хотя бы дома плакать… рыдать и сметать все со стола, опускаясь на пол и закрывая лицо руками. Каждый раз, как уходила от него, прощалась, а он демонстративно читал книгу и переворачивал страницу, своими длинными татуированными пальцами… теми самыми, которыми касался меня и ласкал.

И пусть… пусть. Говорила я себе, запираясь в туалете и обхватывая голову руками, закрывая рот ладонью, чтоб не было слышно, как реву там, как всхлипываю, кусая губы. Я должна вытерпеть, помочь ему и уйти из его жизни. Потому что ничего не будет. Я ведь потом не соберу себя даже по кусочкам. От меня ничего не останется, если позволю себе снова. Таська возненавидит, не поймет никто и никогда. Даже подруга моя вертит пальцем у виска.