Евгения Кретова - Танго sforzando

Старик еще раз посмотрел на фото и неопределённо мотнул головой. Лопата почувствовал, как раздражение холодной змеёй шевелится где-то в районе желудка, медленно поднимаясь по пищеводу, выплёскиваясь едкой желчью. В глазах потемнело. Рывком приподнял старика за ворот белоснежной ещё недавно рубашки, щеголеватый шейный платок упёрся в острый кадык:

— Ты, урод вонючий, ты что, надеешься, что я с тобой цацкаться собираюсь? Я тебя грохну сейчас, и все дела! Что за баба?!

Он неистово тряхнул старика, заглядывая в мутные от страха и непонимания глаза, светлые, по-детски удивлённые.

— Говори!

Тот захрипел странно, захлёбываясь. Судорожно попытался высвободиться, повёл плечом. Связанные за спиной руки не позволили, тело безвольно повисло в руках Лопаты, из тонкого горла вырвался звук, похожий на свист. Глаза помутнели и закатились.

Лопата с силой оттолкнул старика.

Худое тело подпрыгнуло от удара, дёрнулось мелко, словно судорогой и замерло. Колян уставился на брата испуганно, заглянул в почерневшие глаза:

— Лопата, ты его вроде того…

— Чего?! — рявкнул тот, разворачиваясь к связанному, затихшему телу, отчётливо понимая, что это именно оно — тело . Без искры, без желания, без мысли. Без жизни.

Горан хладнокровно наблюдал за происходящим в квартире старухи. Тяжёлое, в белой ночной сорочке, тело. Суета на кухне. Черноволосая протеже Зины звонила по телефону, выставляла баночки с лекарствами, ставила уколы, мерила давление. Торопилась.

Бабка осталась одна, задумчиво уставилась в окно. Горан вздрогнул — та будто на него смотрела. Приблизил изображение — нет, показалось. Не может быть: взгляд пустой, не сфокусированный. Скорбно изогнутые губы. Тонкие желтоватые пальцы нервно перебирают кружево на халате.

Кстати, это первый раз за все время наблюдения, когда старуха в девять утра ещё не одета.

Горан пригляделся к ней внимательнее: бабка дышала тяжело, прерывисто. Глаза полуприкрыты, голова запрокинулась, безвольно легла на подголовник.

Горан потянулся к телефону:

— Алло, скорая? — он назвал точный адрес и номер квартиры. — Сердечный приступ, женщина восемьдесят три года. Скорее.

И отключился, надеясь, что его вызов не сочтут шуткой, всматривался в пожелтевшее лицо Ираиды, тяжело вздымающуюся грудь с костлявыми ключицами.

— Ну, же. Скорее, — шептал он невидимой неотложке.

Догадка острой иглой пронзила висок, заставив броситься из квартиры. Перескакивая через ступени, словно опаздывал на свидание, спустился вниз. Вырвался из подъезда, чёрной птицей пробежал до соседнего, взбежал на третий этаж. Прислушался: в той самой квартире, в которую входила темноволосая незнакомка, на повышенных тонах ругались:

— Сволочь, когда ты мне собирался это сказать? — Женский голос заходился истерикой. — Уже в самолёте на свою долбанную Камчатку?

Мужской голос устало парировал, что-то отвечал, но доводы тонули в визгливом вопле:

— Я тебе лучшие годы отдала! Для чего? Чтобы сгнить черт знает где?!

— Рита, ты же знала, что распределение может быть…

— Не морочь мне голову! Ты знал, что меня не устроит ни один из вариантов распределения, кроме Питера!

Тягостное молчание.

— То есть ты не поедешь со мной?

Горан приблизился к двери напротив, женский хохот за дверью перекрыл тихий щелчок отмычки и мягкое, словно кошачьей лапой, касание по узкой щели замка. Рычаг аккуратно отведён вниз, язычок притоплен.

Внизу сработал домофон, отозвался пронзительно в приоткрытой Гораном квартире. Мужчина стремглав бросился на первый этаж, приподняв воротник и спрятав нижнюю часть лица, распахнул парадное, вышел на улицу, впуская с облегчением бригаду скорой.

Он шёл вдоль проспекта, сам до конца не понимая, что произошло. Зачем он бросился к двери этой старухи. Неужели, та самая пресловутая профессиональная деформация, о которой столько говорят психологи? Наблюдая за жертвой, преступник рано или поздно чувствует эмпатию к ней. Оборотная сторона стокгольмского синдрома, чтоб его.

Он задумчиво присел на скамейку, подобрал под себя нескладные ноги. Морозило. Он спрятал руки в карманы куртки, посмотрел на небо.

Перед глазами стоял образ старухи, а в груди горело желание узнать, как там у нее дела.

Руслан Фёдорович Лебедев скучал под дверью медицинского кабинета с золотистой табличкой «Акушер-гинеколог», вздыхал и нетерпеливо посматривал на часы. Двадцать минут приёма.

Сложная беременность у Лиды, постоянная угроза выкидыша. И Руслан волновался. За восемь месяцев это стало его перманентным состоянием — волноваться и тревожиться. Звонить домой по семь раз, в каждом перерыве. Привык не отключать телефон во время судебных заседаний — вдруг Лида отправит смс. Вдруг ей нужна помощь, как вчера вечером. Руслан улыбнулся: он собрался поработать, проверить то, что рассказала ему студентка Стеша Сомова. Лида смотрела телевизор, устроившись поперёк кресла. Любимая поза в последнее время: один подлокотник под поясницей, второй — под коленями, тёплый плед сверху, сушки и теплый морс — рядом на тумбочке. Он только прикрыл за собой дверь кабинета, только включил ноутбук и вышел в Сеть, как из комнаты донесся крик супруги:

— Руслан, помоги, я застряла!

Когда он прибежал в зал, Лида пыталась выбраться из своего кресла, дёргала руками и ногами, как перевёрнутая на панцирь черепашка, смотрела жалобно. Большой беременный живот придавил ее к креслу:

— Я застряла, хэлп!

Когда уже врач назовёт день Х?

Дверь осторожно приоткрылась. Из кабинета показался обтянутый бежевым свитером живот, за ним появилась супруга.

— Все, — сообщила отрывисто и шмыгнула носом. — Завтра в восемь ноль-ноль быть в приёмном отделении.

— Рожать? — Руслан почувствовала, как по спине поползли мурашки: он обещал Лиде присутствовать на родах. И вот сейчас совершенно отчётливо понял — не сможет. Судорожно сглотнул.

Лида посмотрела на него внимательно, словно на пятилетнего ребёнка, закатила глаза:

— Ложиться! Готовиться к операции. Капельки, витаминки. То-сё, — она похлопала его по плечу. — Немного отдохнём, отоспимся перед появлением малыша.

— Малыша? — уточнил адвокат. Он все как-то стеснялся спросить, что показало УЗИ, сына они ждут или дочь. Это как бы не принципиально, и он боялся, что Лида подумает, будто принципиально. Он вздохнул: как это сложно — быть беременным, столько всяких «может», которых и «не может», но они как бы есть. И как на минном поле.

Лида хохотнула:

— Малыша-малыша. Но это не точно, — сам понимаешь. Уже кто есть, тот есть.

— Понимаю, — отозвался Руслан и просиял.

Они спустились в лифте, вышли в фойе. В кармане завибрировал сотовый. Лида сделала вид, что не замечает, шла, по-утиному покачиваясь, к выходу. Лебедев посмотрел на экран: Боря.