Медина Мирай - Река моих сожалений [litres]

Теплый завтрак из двух тостов и пудинга ждал меня на кухонном столе. Ранчо, казалось, было погружено в бесконечную серость и тьму. Ветер свистел на крыше и проникал через раскрытую дверь веранды. Я смотрел вдаль, на редкие дома Кускии, томившиеся под ненастными темными облаками, заедая тост и пытаясь понять, куда ушел Колдер. Он всегда предупреждал меня, когда собирался покинуть дом.

Стоило задаться вопросом о его нахождении, как из коридора послышался шум. Дверь закрылась с громким хлопком.

Я выбежал из кухни. Колдер разувался, рядом с ним стоял мокрый бумажный пакет, доверху набитый продуктами. Я прижался к дверному косяку с томным взглядом и насмешливой улыбкой. Меня забавлял его вид: ботинки с налипшими травинками, мокрые подвернутые джинсы, эта пухлая, толстящая куртка и возвышающаяся над ней голова Колдера со всклокоченными волосами, словно он бежал с другого берега, стараясь успеть до того, как погода соберется показать свою отталкивающую красоту.

– Бумажный пакет в такую погоду? – не удержался я. – Ты бы еще в руках все это понес, дурачок.

Не глядя на меня, Колдер ухмыльнулся и прошел мимо вместе с продуктами. Внезапно он обернулся, словно вспомнил о чем-то важном, и, наклонившись ко мне, робко поцеловал в щеку.

Увидь я подобную сцену со стороны, с обреченным стоном произнес бы: «Что за слащавость? Меня сейчас стошнит». Но когда сам стал невольным участником этой сцены, почувствовал, как жар ударяет в голову и невидимой волной любви смывает придуманные ограничения, все, что помешало бы мне насладиться, казалось бы, обыкновенным, но таким важным моментом.

– Как ты? – Колдер принялся разбирать покупки. Упаковка чипсов со вкусом сыра, кола, попкорн и прочие пищевые «отходы», завернутые в привлекательные хрустящие упаковки.

– Я думал, ты борец за правильное питание, – упрекнул его я.

– Я просто подключился к твоей мрачной логике «все мы однажды умрем».

Забавно, но с первых секунд влюбленности я прекратил думать о смерти. Я больше не желал ее, стер из памяти любые философские удручающие заключения о ней, как сжег и заметки о бессмысленности и бесценности жизни, где слово «бесценность» было емким синонимом фразы «ничего не стоит».

С ответной любовью Колдера жизнь мгновенно обрела смысл, заиграла красками, озарилась. Все это время она была словно заполненной тьмой комнаткой без дверей и с крохотным окном, чьи стекла почти не пропускали теплых лучей солнца. И даже если какие-то остатки света попадали в это гниющее помещение, они погибали, не касаясь пола, не достигая меня. А потом пришел Колдер. И комната залилась его ослепительным светом.

Если бы до встречи с ним мне дали белоснежный лист бумаги с крохотной точкой и попросили описать увиденное, единственное, на что я обратил бы внимание, – это точка. Я описал бы ее форму, цвет, озвучил бы сотню пришедших на ум ассоциаций и сделал бы около десятка угнетающих заключений. Я видел бы только эту несчастную точку, не замечая, что она – ничто в сравнении с белоснежной чистой бумагой, занимающей больше 99,9 процента всего пространства.

Сейчас мой ответ был бы иным.

И вдруг я кое-что понял:

– Знаешь, оказывается, жизнь состоит не только из черных и серых полос.

Колдер собирался насыпать чипсы в глубокую тарелку, но остановился и обернулся. Он вскинул брови и развел руками.

– И почему ты так считаешь? – спросил он так, словно и сам всегда разделял мои упаднические взгляды.

Не жизнь, а существование. Не белое, а черное. Не радость, а разочарование. И так все время. Мы жили в одном мире, но видели и чувствовали его по-разному.

За окном сверкнула молния, оглушительный раскат грома, казалось, расколол переполненные влагой небеса, и на землю хлынул дождь такой силы, что если он решит затянуться, то вода в реке выйдет из берегов.

Я подошел к Колдеру и отодвинул от него пустую тарелку. Моя близость испугала его, неотрывно смотревшего на меня сверху вниз, и заставила прижаться к столу.

– Мы привыкли списывать свои проблемы на кого угодно, но только не на себя. Мы видим себя не хозяевами жизни, а участниками ее трагичного театра, где нас за ниточки дергают внутренние демоны, что поселились в наших сердцах с первых секунд нашей жизни, томительно, скрипя зубами и ожидая долгожданного выхода. Но кто руководит ими? Бог? Судьба? Проклятое предопределение? А случайно не мы сами?

Из-за его томного взгляда я чуть не потерял нить рассуждения. Секунду спустя после завершения моей философской речи он смотрел на меня завороженно, будто все это время вообще не слушал. С приоткрытым ртом он неровно ловил воздух, уголки его рта вздрагивали в смущенной улыбке. Мы словно впервые стояли настолько близко друг к друг. Бывало и ближе, и эта нестерпимая близость прямо сейчас застилала ему глаза.

Я не верил, что все может быть так просто. Еще неделю назад он вбивал себе в голову Божьи слова и наказания за то, чего теперь мы не стыдились.

– Ты меня вообще слушал? – прервал я его любования.

– Прости. – Он отвернулся, поправляя длинную челку, что уже закрывала половину лица.

Я развернул его к себе и спрятал его выбившиеся волосы за ухо. Его пораженный взгляд наводил на меня тревогу, что предрекала нечто неизбежное и горькое. Но затем он взял мою руку и прижал к своей щеке, и мои мимолетные сомнения растворились в его теплых ласках, и я обмяк бы в его объятьях, если бы не жажда продолжения нашего разговора. Колдер, кажется, не хотел слов. Но он тихо сказал:

– Поразительно.

– Что поразительно?

– Ты. Твое мышление. Твои взгляды.

– Они абсолютно обычные. – Я был смущен и не мог принять похвалу.

– Знаешь, дело даже не в них самих. Еще сравнительно недавно ты говорил что-то вроде: «Мы лишь существуем, все тлен, боль. Мы рождаемся неизвестно ради чего, живем неизвестно ради чего и умираем неизвестно ради чего». – Он прижался ко мне, скрепив пальцы в замок у меня за спиной. – В одном я готов с тобой согласиться: счастье не может длиться вечно, как и не может вечно длиться боль. У нее есть конец, который не предоставляет возможности вернуться в начало.

Это были не слова сердечных переживаний, а их семена, отныне посеянные и в моем сердце тоже. Не это ли и означает разделять с кем-то не только любовь и радости, но и горе?

Я крепко обнял Колдера, будто кто-то собирался вырвать его из моих рук, но он отстранился и, качая головой, тихо произнес:

– Я смотрю на тебя, касаюсь тебя, прямо сейчас стою рядом с тобой, но чувствую, как ты исчезаешь. Я смотрю на тебя, а вижу песочные часы. Песчинки безостановочно стремятся вниз, на растущую горку. И вот однажды она прекратит расти, потому что какая-то часть этих часов опустеет. Их можно было бы перевернуть, но почему-то… по одной причине… не получится.