Владимир Полуботко - Латинист и его женщины

Я разозлился:

— Я же просил тебя уже сто раз: никогда не называй меня умным. Мне это очень даже обидно слышать.

— Прости. Я забыла. Я не хотела тебя обидеть.

Но я не унимался:

— Умные, если и сидят перед компьютерами, то деньги на них считают, а не занимаются латынью и диссертациями! Умные — богатые. А я — голодранец. И, стало быть, — дурак!

Помолчали. Зинаида попыталась было тронуть меня за руку, но потом передумала. Наконец она сказала вроде бы безо всякого повода:

— А мне сегодня сон приснился.

Изображая полное равнодушие я, продолжал работать над латинским текстом. Это был труднопереводимый отрывок из «Метаморфоз» Апулея: inter sacrum et saxum — между святыней и камнем…

— Такой странный сон, ни на что не похожий…

— Ой, Зина! Знаю я твои странные сны!.. Вечно мы с тобой лежим в одной постели, но как только я начинаю предпринимать активность, тут же между нами волшебным образом вырастает ледяная стена, и мы так и лежим и смотрим друг на друга как два идиота… Через ледяную стену!.. Больше всего на свете меня теперь интересует драматическая судьба звонких придыхательных согласных в ранней латыни и италийских диалектах! Вот так-то! Ещё очень люблю, вот как сейчас, ломать голову над всякими трудными местами, которые ещё никому не удалось удачно перевести на русский язык… А в твоих снах — одно и то же! — Я отставил недопитую чашку и на бешеной скорости забарабанил всеми десятью пальцами по клавишам.

— А вот и нет. Я же говорю: мне приснилось что-то странное, ни на что не похожее.

Я повернулся в своём кресле к Зинаиде.

— Ну? Слушаю. — Я снова взялся за кофе.

— Снилось мне, будто я живу в этой квартире одна.

— Без меня и без ледяной стены?

— Без тебя. Совсем одна. А в квартире затеян ремонт, и она вся такая нежилая и холодная… И в ней так неуютно, и я не знаю, куда мне деться — везде плохо… И тогда я захожу вдруг в твою комнату… А раньше — я будто бы в ней никогда не бывала — не замечала или не знала, что в квартире есть ещё и эта комната… Захожу и вижу: она вся как новенькая, никакого ремонта в ней нет, но только пусто. Ни мебели, ни вещей, ни людей. И я почему-то понимаю: в этой комнате никто не живёт и никогда не жил… И чья она была раньше — я не знаю. И только на стене — надпись маленькими, едва заметными буквами: «МЕНЯ ЗДЕСЬ НЕТ». Я читаю её и удивляюсь, кого это здесь нет?.. И потом я снова хожу и хожу по квартире, и мне очень одиноко, и так на душе пусто…

Я внимательно слушал.

— Ну и дальше?

— А потом я ненадолго проснулась и попыталась отогнать этот сон. Но только заснула — и опять приснилось несчастье: всё та же пустая квартира с начатым и брошенным ремонтом, и я в ней будто бы потеряла свою сумочку. А она мне очень нужна! Я жить без неё не могу! Ищу её, ищу, а её нигде нет. И я даже и сама не понимаю, почему она мне так дорога — простая сумочка, никакая не роскошная… И я даже не знаю, что в ней такого уж лежало… И лежало ли что-нибудь вообще… — Зинаида задумалась: — Нет, всё-таки в ней что-то было… Мне теперь так вспоминается: что-то вроде бы лежало в ней! Что-то хранилось! И это было что-то очень ценное, очень важное для меня, но что — не знаю, не могу сейчас вспомнить… Я хожу, а вокруг квартира — совершенно нежилая из-за начатого в ней ремонта… И так мне вдруг стало жалко и обидно, что я лишилась этой сумочки и живу теперь в такой плохой квартире, что я прямо во сне — аж заплакала!

Губы у Зинаиды опять задрожали, и на глазах у неё уже во второй раз чуть не навернулись слёзы.

— Ой, что же я делаю! Ведь мне же нельзя!.. Ведь сегодня же вторник!..

Спохватившись, она подошла к зеркалу и, сосредоточенно смотрясь в него, стала вытирать себе глаза, а потом вдруг выскочила из комнаты и помчалась куда-то, видимо, в ванную приводить себя в порядок. Собачонок дымчато-серым облачком устремился туда же, и я остался один.

После рассказа Зинаиды я уже не мог работать. Нервно забарабанил пальцами по краю клавиатуры, отчего все кнопочки на ней мелко задребезжали, потом встал из-за стола, походил по комнате и вышел на балкон.

Надо сказать, я не курю. Как, впрочем, и не пью. Как, впрочем, и не ругаюсь матом. От волнения мне бы сейчас на балконе следовало хорошенько чертыхнуться, закурить, а затем, стряхнувши пепел с высоты пятого этажа, вернуться назад в свою холостяцкую каморку, расположенную в трёхкомнатной коммунальной квартире, достать бутылку чего-нибудь крепкого: водки или там коньяка — и залпом опустошить рюмку. Или две.

Ничего этого я, конечно, не сделал. Просто стоял, дышал воздухом, смотрел на открывающийся передо мною кусок городской панорамы — огромный парк вдали за железною дорогой, бесчисленные частные дома, утопающие в море садов, окраины двух остановившихся гигантских заводов — Вертолётного и Сельмаша…

Середина апреля 1998-го года преподносила сюрпризы: в Москве и других северных городах России снегоуборочная техника надрывалась от усилий разгрести навалившие сугробы, а в нашем Ростове-на-Дону во всю мощь цвели абрикосы, ветер поднимал тучи пыли, а жара достигала тридцати градусов и выше…

Странная женщина! И сны, которые она мне рассказывает, один удивительней другого…

Было время, я тщательнейшим образом обсуждал эти её сны с моим бывшим одноклассником, а ныне — известным ростовским психологом. Он растолковывал мне их значение и сыпал при этом всякими непонятными терминами. Все они были в основном латинского происхождения, и мне бы, как профессиональному латинисту, полагалось бы приходить в восторг оттого, что я так легко понимаю такие умные слова из неизвестной мне науки. Но ничего, кроме омерзения, они у меня почему-то не вызывали. Особенно отвратителен мне был один термин: супер-Эго. Давал мне мой друг и Фрейда, и я его читал-читал, но потом отбросил с разочарованием и брезгливостью: не то. Сатанист какой-то. И нет у него про мою Зинаиду ничего, кроме пакостей.

И тогда я пригласил специалиста к себе домой. Тот, хотя и был нарасхват и свободного времени почти не имел (посетители к нему записывались за две недели вперёд), но пришёл ко мне — вроде бы как в гости. Ну а на самом деле — с целью посмотреть на предмет моего постоянного изумления. Этак вроде бы невзначай я втянул Зинаиду в разговор с нами, а на другой день спросил психолога:

— Ну, что это было? Как ты думаешь?

Он выдал мне её психологический портрет. Оглушительный, как взрыв атомной бомбы. Тщательно описал все её проблемы со всеми их признаками.

Я внимательно слушал и слушал: ничего нового. Поражали только скорость и виртуозность, с какою вся эта бездна ценнейшей информации была добыта: немного поболтал, присмотрелся к лицу и жестам, и вот уже на меня обрушивается целая лавина сведений! Под конец гениальный специалист сообщил: да, ты был прав, это действительно потрясающая, прекрасная, незаурядная женщина!