Владимир Полуботко - Латинист и его женщины

Старик был выходцем из высокообразованной семьи, репрессированной в годы сталинизма. Отец его был когда-то настолько крупною личностью, что даже имел в своём пользовании собственный поезд, в котором мог, утопая в царской роскоши, передвигаться по стране для осуществления своих служебных функций. Сын же его, перед тем как стать бандитом, успел получить прекрасное воспитание и блистательное образование; он знал толк в музыке и в поэзии и вот теперь — здесь и сейчас — не заметить пошлости исполняемой песенки он бы не смог.

Я наблюдал за стариком, задумчиво сидящим в кресле, и поражался: он был весь просто захвачен Зинаидиным пением.

— Ну, как вам? — спросила тогда Зинаида, повернувшись к нам.

— Да ерунда какая-то, — отмахнулся я. — Хотя, конечно, голос у тебя — довольно неплохой. Почти сносный.

У Зинаиды сразу же покраснели глаза:

— У тебя самое любимое занятие — обижать меня!

Старик сказал:

— Не верьте ему, Зиночка, он врёт. И не обижайтесь, пожалуйста.

— Да я и не очень-то обижаюсь.

— А вы — совсем не обижайтесь.

— Да я совсем и не обижаюсь.

Старик подошёл к ней и поцеловал ей руку.

— Поверьте, у вас прекрасный голос и необыкновенная манера исполнения!

— Ой, спасибо! — Зинаида вся аж так и расцвела.

— И ваш сосед об этом прекрасно знает.

— А чего ж тогда не говорит?

— О, он вам много чего никогда в жизни не скажет!

— Пусть бы сказал. Что я ему — враг какой-то, что ли?

— Ну, это вы уж с ним сами тут разбирайтесь, без меня…

Старик что-то ещё ей говорил и говорил, а я с изумлением смотрел на эту сцену. Как такое могло случиться? Трое совершенно чужих людей сошлись вместе и беседуют так, как будто знакомы уже целую вечность? И как будто у них и впрямь есть что-то общее — старик с замашками гения, которому по штатному расписанию положено быть праведником, ростовская красавица и я — человек в футляре, преподаватель латыни… Неужели это как раз и есть то самое, что называют словами «родина», «Россия»?.. Как странно.

— А вот вы не могли бы спеть нам сейчас что-нибудь ещё? — попросил старик.

— Ну, конечно! — ответила Зинаида.

— Но только что-нибудь не коммунистического производства. А что-нибудь настоящее русское, про Россию — сможете?

— Кажется, я знаю одну такую вещь, — сказала Зинаида, подумав, и, к моему изумлению, запела песню, которой я от неё прежде никогда не слышал. Это была белогвардейская песня «Всё теперь против нас…»

Мы оба слушали Зинаиду просто в каком-то изумлении. Я видел, что, когда она пропела «Отступать дальше некуда — сзади Японское море, здесь кончается наша Россия и мы», у моего гостя на глаза навернулись слёзы.

Со стариком мы проговорили почти целую ночь. Ни слова о Зинаиде. Говорили о живописи, о поэзии; старик читал мне свои собственные стихи, стихи Лермонтова и Маяковского, а я ему — свои переводы австрийца Рильке и шведа Мартинсона… При всём моём ироническом отношении к современным русским праведникам и святым старцам я увидел: это и впрямь необыкновенный человек. Может, в чём-то и безумец (да кто сейчас не безумец?), но — умный и порядочный.

— Приезжай и ты ко мне в Москву, сказал мне старик уже на вокзале.

— Спасибо. Это вы ко мне приезжайте, а я уж как-нибудь без Москвы проживу. Не люблю я её… Вы лучше скажите, как вам понравилась моя соседка по коммунальной квартире? — неожиданно спросил я.

— Соседка? По коммунальной квартире?.. Цветок! Настоящий цветок! — убеждённо и задумчиво пробормотал гениальный старик, заходя в свой вагон и уезжая в свою Москву.

Показывал я Зинаиду и ещё одному знакомому — интеллектуалу и крупному специалисту в каких-то высоких технологиях.

— Какая приятная женщина, — тихо и с глубоким выражением сказал он мне потом.

— А в чём заключается эта её приятность?

Интеллектуал беспомощно развёл руками.

— Этого словами не передашь, — ответил мне он.

Показывал я её и одному американцу, работавшему у нас в мединституте, но и тот тоже ничего не надумал. Оно и неудивительно — что можно услышать путного от представителя примитивного тоталитарного режима?

Вроде бы как что-то решив для себя, я вернулся с балкона в приятную прохладу своей комнаты и снова уселся перед компьютером. И занялся латынью.

И тогда я подумал: да пошли вы все к чёрту, я до всего додумаюсь сам!

Вскоре вернулись и мои соседи по коммунальной квартире — Зинаида и её неизменный собачонок Дымок.

Зина опять выглядела превосходно — никаких слёз и красных носов, но в её глазах всё же чувствовалась тревога.

— Вот такие мне сны снятся, — сказала она виноватым голосом. — Я, наверно, сумасшедшая — такая ерунда приснилась, а я так расстроилась.

Я не ответил. Зинаида внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Что молчишь? Ты разве и на этот раз понял, о чём этот сон?

— Понял, конечно, и на этот раз.

— О чём же?

— Да всё о том же.

— О чём — «о том же»?

— Обо мне, о тебе…

— Но пойми: ты мне совсем не снился! Тебя в этот раз не было! Ты мне всегда снишься, но в этот раз — тебя не было! Не было! Во сне я как бы даже и не знала, что ты существуешь!..

— И всё-таки я там был.

— Не понимаю, с чего ты это взял.

— Да тебе и понимать незачем. Просто поверь мне на слово, вот и всё.

— Нет уж ты объясни!

— Вот же привязалась! Объясняю: квартира или комната в твоих снах — это как мы с тобою уже давно выяснили, означает твою душу, твой внутренний мир. Душа и квартира в твоём понимании — одно и то же. Да, должно быть, и в моём — точно так же.

Зинаида кивнула.

— В той квартире, что тебе представилась в этом последнем сне, одна из комнат была пуста, и меня в ней не было.

Зинаида опять кивнула:

— Тебя там не было!

— Иначе говоря, в этом твоём сне я не заполнял собою твою душу. Место для меня вроде бы было отведено, но меня на этом месте не было.

Зинаида не кивала. Внимательно слушала.

— А кроме того, в этой твоей квартире был ремонт. А ремонт — это всё-таки не разрушение, не развал, не разгром. Это — временное неудобство. Временная переделка — от старого к чему-то новому. И лучшему.

В глазах Зинаиды возникла какая-то тревога. Я продолжал:

— Так и ты сейчас — переделываешь, ремонтируешь свою душу, свой внутренний мир, приспосабливаешься к чему-то новому. А ремонт закончится — и ты снова будешь жить в отличной квартире. У тебя снова будет хорошо устроенная комфортабельная, трёхкомнатная, со всеми удобствами душа. Иначе говоря, твоё нынешнее душевное смятение кончится, и всё у тебя будет прекрасно.