Ольга Арнольд - Конец ток-шоу

- Как говорят? - поинтересовалась я.

- Он не уточнил - сказал только, что их слышит, - отвечал наш осветитель.

- Бред! - отреагировал капитан Филонов.

- Мания величия, - заметил Марк.

- На профессиональном языке это называется идеями переоценки собственной ценности, - менторским тоном произнесла я. - И, наверное, у него еще и синдром Кандинского - Клерамбо, раз он голоса слышит.

- Как бы там это ни называлось, он слетел с катушек, свихнулся то есть, - продолжал Майк. - Раз он сумасшедший - значит, первый кандидат в маньяки. Возможности у него были, а логики в его действиях не мшите - если он сбрендил, то какая уж тут логика?

В этом что-то было, и во взгляде Сергея промелькнуло даже уважение. Он положил накорябанную Майком на вырванном из записной книжки листочке расписку в то же отделение портмоне, что и наши ставки, и обратился ко мне:

- Раньше, Агнесса, ты сама настаивала на том, что убийца - Кочетков, так что же заставило тебя отказаться от этой версии?

- Потому что преступник-маньяк - это слишком просто. При чем тут тогда Оксанин дневник, странное поведение Таисии? У маньяка к тому же вряд ли могут быть сообщники.

- К тому же не стоит забывать, - подал вдруг голос Николай, который за сегодняшний день произнес больше слов, чем я слышала за все время нашего знакомства, - что Кочетков выглядит и действует странно, если не сказать - подозрительно, а маньяки чаше всего в обыденной жизни ведут себя как самые обычные, ординарные граждане, поэтому их так трудно распознать.

После этого повисла пауза, и Марк вдруг произнес:

- Мент родился!

Все расхохотались, вроде бы немудреная, очень старая и в какой-то степени интернациональная шутка разрядила атмосферу; громче всех смеялся капитан Филонов, ничуть не обидевшийся.

Мужчины встали, и Сергей скомандовал:

- А теперь пошли. Пора и честь знать, у Агнессы наверняка от нас голова разболелась.

Но голова у меня всерьез разболелась только к вечеру, причем не от усталости, а от обуревавших мыслей. Перед глазами крутились какие-то смутные образы, а я никак не могла ухватить то, что мне нужно, за хвост. И, пока я пялилась на экран телевизора, где в новостях показывали пленных чеченских бандитов, выглядевших совсем жалкими, я ощущала какое-то внутреннее беспокойство совершенно не связанное с войной. Мне казалось, я вот-вот пойму, что меня мучает, но озарения все не приходило.

Получилось так, что пари выиграл Майк - или почти выиграл.

На следующий день весь телецентр в Останкино был в шоке: режиссер Степан Кочетков вышел из окна своей квартиры на одиннадцатом этаже и разбился насмерть. От всех немногих оставшихся в живых сотрудников нашей телекомпании шарахались, как от зачумленных; какая-то дама-экстрасенес одного из дециметровых каналов нашла Тамару в монтажной, все еще числившейся за «Прикосновением», и предложила очистить ее карму. Синякова, может быть, и согласилась бы, но экстрасенсиха заломила сумму какую-то несусветную, и они не сошлись в цене. Звукорежиссера Виталия Попова, который на следующий день после гибели Кочеткова должен был подписывать договор со студией научно-популярных программ, попросту турнули - причем с выражением ужаса на начальственных лицах, так что он волей-неволей должен был вернуться в нашу «проклятую» телекомпанию.

Впрочем, строго говоря, к моменту гибели Степан уже не имел к «Прикосновению» никакого отношения - он официально разорвал трудовой контракт и теперь числился на втором канале; кто-то из его однокашников по ВГИКу пригласил его в новую утреннюю программу для детей. Юн вроде бы с радостью включился в работу, хотя и производил немного странное впечатление, но среди людей творческих чудаков много, и никого этим не удивишь. Однако о глубине душевного кризиса, заставившего его шагнуть с подоконника, там и не подозревали - так, во всяком случае, утверждал потрясенный продюсер с российского канала в беседе со все тем же капитаном Филоновым.

Менту с Петровки трудно было позавидовать: еще один труп и так в запутанном деле! К тому же в последнее время за капитаном ходил некий тип с очень наглым носом, в очках и с диктофоном в руке, представившийся корреспондентом «Московского комсомольца», который якобы готовил статью о героических сотрудниках уголовного розыска. На самом деле, конечно же, у него ноздри раздувались при мысли о том, какую сенсацию произведет его статья, посвященная таинственным смертям на телевидении, куда он еще добавит и несколько жареных фактов.

Капитана трясло от одного его вида, но прогнать прочь репортера он не осмеливался - при ласковом обращении был хотя бы один шанс из ста, что их опергруппу не выставят в неприглядном свете; однако мстительный характер желтой прессы ему был хорошо известен. «МК» и клан Котовых - это было для него уже слишком! Я ему сочувствовала. И то ли откликаясь на это сочувствие, то ли потому, что я стала для муровцев почти своя, то ли просто из симпатии Филонов разрешил мне присутствовать на следственном эксперименте в квартире Кочеткова.

Степан шагнул с подоконника вниз сам, никто его не толкал. Об этом свидетельствовали, в частности, и его стоптанные тапочки, одна из которых сиротливо так и осталась на подоконнике, а другая сползла на батарею. Ах, эти тапочки! Почему-то самоубийцы аккуратно снимают их, прежде чем сделать шаг в неизвестность, будто в бездну, куда они летят, полагается входить без обуви. Странно, но факт. Так что одного этого было достаточно, чтобы сделать вывод о причине смерти, однако опера к тому же еще выбрасывали и манекены из окна, на радость окрестной детворе, - только для того, чтобы доказать очевидное: никто Степану не помог отправиться в дальний путь, откуда не возвращаются.

Однокомнатная квартира режиссера была маленькая и пыльная, загроможденная какой-то сложной аппаратурой непонятного предназначения, с многочисленными дисплеями и колонками. Казалось, это не жилое помещение, а какая-то диспетчерская или техническая лаборатория; темные, изрядно потемневшие от времени обои па стенах придавали комнате мрачный вид, отчего она казалась совсем крошечной.

Один-единственный признак свидетельствовал о том, что ее недавний обитатель был личностью творческой - это черно-белые контрастные фотографии на стенах, в которых чувствовалась рука мастера. Напротив окна висел большой портрет Евгении Котовой - в полупрофиль. Глядя на него, я удивилась: никогда при жизни Котова не выглядела столь привлекательно, как на этом любовно сделанном снимке! Это была та самая грань личности покойного режиссера, о которой я не имела никакого представления; хотя профессионал наверняка и нашел бы в его фотоработах какие-то недостатки, мне они казались настоящими произведениями искусства.