Ольга Арнольд - Конец ток-шоу

Степан разбился в тот самый день, когда я отлеживалась после приключения в больнице и мы заключили пари. Это произошло в пять часов дня, и человеком, который сообщил о случившемся в милицию, вызвав «Скорую помощь», был не кто иной, как Глеб Овечкин. Впрочем, «Скорая» несчастному помочь уже ничем не могла, зато врач еле откачал старушку, которая сидела на лавочке перед подъездом и была свидетельницей того, как режиссер разбился об асфальт - у нее случился сердечный приступ.

Как заявил милиции Глеб, в последнее время он несколько раз встречался с Кочетковым, потому что у того были уникальные материалы, касавшиеся его умершей жены, и он сам предложил поделиться ими с оплакивавшим супругу безутешным вдовцом. Степан передал ему несколько кассет с записями особо удачных, по его мнению, программ Евгении Павловны и несколько ее фотографий. В тот день Овечкин пришел за большим портретом жены - Кочетков специально для него сделал копию той большой фотографии, что привлекла мое внимание.

Как он утверждал, Степан выглядел и рассуждал не более странно, чем обычно, то есть, конечно, он говорил полунамеками, упоминал что-то про голоса, но все к этому уже привыкли. Так что Глеб не придал особого значения его мрачным пророчествам «о приходе дьявола», то есть вообще к ним не прислушивался - все уже знали, что Кочетков помешался на религиозной почве; он просто получил фотографию жены и отправился домой. Но выйдя из подъезда, не успел завернуть за угол, где оставил машину, как услышал звук падения тела, шум и крики…

Неужели то, что Овечкин был последним человеком, видевшим Кочеткова в живых, явилось всего лишь еще одним совпадением? Уж слишком много странных совпадений встречалось во всей этой истории… Впрочем, сыщики с Петровки меня не посвящали в свои мысли по этому поводу. Хотя, как мне показалось, они предпочитали над этим не слишком задумываться, потому что прежде чем уйти, Степан оставил предсмертную записку, прочитав которую при желании можно было истолковать как признание в самоубийстве.

Вот эта записка:

«Господь призывает меня на небеса, дабы я не слышал больше голоса Диавола, шепчущего мне соблазнительное. Там я встречусь с моею любовью, очищенной от всего земного и грешного. Невозможно соблюсти небесную чистоту в земном существовании, даже лучшие из женщин подвержены соблазнам, ибо Диавол не дремлет. Господь объяснил мне, что это Диавол мне внушал, что надо наказывать распутных иезавелей; это Диавол велел мне толкнуть лестницу. Но наказание грешников и в этой земной жизни, и там, куда я сейчас с Благословения Господня направляюсь, в его власти, а не в ведении его созданий.

Только что мне был голос, велевший написать, что это я взял по ошибке его миссию на себя. Я повинуюсь Ему и пишу; я не знал, что это внушение Диавола, и очищаю свою душу, признаваясь в этом. Господь знает, что я раскаиваюсь в содеянном. Голос небесный зовет меня, и я иду».

Записка была написана торопливой рукой, буквы набегали друг на друга и сбивались в кучу, так что конец было совсем трудно разобрать, а смазанная разлетевшаяся подпись была по типу точно такая же, как в ведомости на зарплату, которую все мы номинально - о цифрах лучше и не говорить, даже налоговая инспекция посмеялась бы - получали на канале. Один раз я видела собственноручное произведение Кочеткова - это была кляуза на меня, адресованная Тамаре, - и узнала его неровный и нервный почерк, который лихорадочная тревога еще больше изуродовала. Не сомневаюсь, что опытный эксперт-графолог счел бы, что записку писал душевнобольной.

При всей загадочности текста из него следовало, что по крайней Мерс в одном преступлении - покушении на меня - Кочетков был повинен. Кстати, потерянный Таисией ключ от студии 41-С был найден в ящике письменного стола в его квартире среди всяческого хлама. Впрочем, я была уверена, что он действовал под влиянием голосов, то есть я чуть не стала жертвой сумасшедшего, не отвечавшего за свои действия. Но кто же отправил на тот свет его возлюбленную, агнца чистейшего Женечку, объект его патологической, чисто шизофренической любви? Капитан Филонов был уверен, что ее убил Кочетков, однако сотрудников «Ксанта» терзали сомнения, в чем они мне, правда, не признавались, но я-то прекрасно все чувствовала.

Что же касается Оксаны, то о её «наказании» в записке не было пи слова, однако девушку вполне можно было отнести к категории «распутных иезавелей» - с полным на то основанием, как ехидно заметил Марк.

- Вы, Агнесса, были правы с самого начала, когда утверждали, что убийца - маньяк, и на его роль идеально подходит Степан Кочетков, - говорил мне капитан Филонов, провожая меня до машины после ’'следственного эксперимента. - Вы всегда обращали наше внимание на то, что ваш второй режиссер уже перешел грань нормы. Кстати, вчера всю ночь я читал учебник психиатрии. Вероятно, Кочетков, до которого дошли разные нехорошие сплетни насчет Котовой, засомневался в «небесной чистоте» своей возлюбленной и потому убил ее. Вас, Агнесса, он решил наказать за то, что вы были соперницей его кумира и причинили ей, на его взгляд, много зла. С Верховцевой - тут все понятно, она не скрывала своих похождений, и наверняка ваши коллеги мужского пола обсуждали ее между собой, - тут Ванечка Филонов покраснел. - Знаете, типично мужские разговоры…

Мне захотелось посмотреть на его жену - скорее всего, она - святая невинность, раз доблестный капитан считает, что взрослые женщины не имеют представления, о чем говорят мужики в мужской компании. Знал бы он, о чем рассуждают в аналогичных ситуациях прекрасные дамы! Вслух я сказала:

- Конечно, понимаю. Я ведь, в конце концов, психолог.

- Так вот, дьявол велел ему наказать Верховцеву, и он снова повторил этот трюк с лестницей, слегка его видоизменив - на этот раз у него вышло удачнее. Я считаю, что и гибель Таисии Никифоровой на его совести. Никифорову при всем желании нельзя было назвать образцом нравственности. Однако связь между действиями Кочеткова и ее смертью, боюсь, доказать будет очень сложно. Впрочем, полагаю, дело можно закрывать…

Я была с ним не согласна, но на этот раз промолчала. Было приятно, что капитан не включил меня в число «распутных иезавелей» - в отличие, очевидно, от самого покойного автора этого термина. Но Филонову надо было закрыть дело - и он закрыл его, почти ко всеобщему удовлетворению. Котовы попритихли; а «Московский комсомолец» опубликовал статью о маньяке-убийце на телевидении и доблестном капитане уголовного розыска. Все вроде были довольны, и можно было снова начинать жить и работать как обычно.

Но мне как-то не верилось, что все закончилось. Слишком много концов не сходилось с концами, слишком загадочна была последняя записка Кочеткова. У маньяков тоже есть своя логика, и что-то в его объяснении меня не устраивало. Да, он слышал голоса… Причем попеременно с ним говорили сам господь бог и дьявол, но голос господний вел себя как-то странно. Я должна была бы успокоиться, но тем не менее на душе у меня было тревожно. Может быть, оттого что Марк не мог скрыть от меня свое внутреннее напряжение. А может, интуиция мне подсказывала, что опасность еще не миновала.