Евгений Крушельницкий - Лики любви

Молодую жену надо баловать: «чашка кофе с утра — в её отдельную постель. Обязательны шутки, чтобы поднять настроение. А когда мы идём в магазин, я у неё в глазах читаю просьбу купить „киндер-сюрприз“ — ребёнок же в душе», — повествует счастливый супруг. Как видим, по таким вопросам, как кофе и шоколадки, разногласий не было. По более серьёзным отмечалась некоторая нерешительность. Если муж мечтал о ребёнке — для чего, собственно, люди и вступают в брак, — то супруга просила подождать. Сколько ждать — сроки не уточнялись. Да и то — дело молодое, успеется…

Как поётся в песне, «любовь, похожая на сон, счастливым сделала мой дом».

Но вскоре появился повод для очередных пересудов — затяжные путешествия супруги за границу. В одиночку. Иван Иванович объяснял это поначалу тем, что перелёты требуют от него слишком много сил.

Потом стал откровеннее:

— Я знаю обо всём, что у неё происходит. Но мы уже не супруги и вопрос нашего с ней расставания неизбежен. Брак с Натальей Александровной — это же был эксперимент с моей стороны! Такой педагогический ход. Я хотел ей помочь. К тому же она с самого начала категорически была против ребенка. Я понимаю, у нас нет своего жилья и в чем-то она права. А, с другой стороны, может быть, это наивно, но если бы появился ребенок, с квартирой бы я вопрос решил.

Супруга тоже после трёх лет совместной жизни стала высказываться гораздо яснее:

— У мужчин иногда бывает идея-фикс — хочу ребёнка и всё, а как — это уже другой вопрос. Но нужно понимать, что такое ребёнок, когда нет ни квартиры, нет денег, нет постоянной работы. Я не могу на него положиться.

Да, ничто не вечно, у многих подобные эксперименты закончились буднично и невесело. А дальше что?

Краско сообщил, что возвращается к своей прежней Наталье, бывшей жене Наталье Вяль:

— Наталья Николаевна сказала, что не против, чтобы я вернулся в семью. Наталья Александровна знает об этом, для меня вопрос с Натальей Николаевной практически решен. Я вернусь к матери своих детей, ведь это для меня сейчас самое важное. К тому же, мы с ней обвенчаны, то есть перед церковью до сих пор женаты!

27-летней Шевель тоже есть над чем подумать.

— Точного плана у меня нет. Всё, что имею: веру в то, что всё будет хорошо, — говорит она.

Слухи о своей возможной эмиграции не комментирует, но признаётся:

— Я хочу попробовать начать всё заново в новой стране, где меня никто не знает, и не будет лезть в мою жизнь. Я хочу особенного мужчину, чтобы он смог заставить меня думать о нём каждый день, чтобы он заставил меня сойти с ума, чтобы я записочки писала, чтобы он на меня смотрел… Я хочу быть женщиной, хочу мужского плеча, хочу спокойствия. А я выхожу на амбразуру — нате, стреляйте! Меня столько раз на кострах сжигали за эти три года, вам и не снилось!

А пока жизнь идёт своим чередом: готовится к театральной премьере, потом собирается заняться живописью. А ещё — благотворительностью и написать книгу…

Пушкинскую строчку «любви все возрасты покорны» любят цитировать, когда речь идёт о старческом всплеске чувств. Но строчка-то вырвана из контекста! Ведь там речь вот о чём:

Впрочем, не всё так печально. Вспомним шукшинского персонажа по прозвищу Беспалый. Там тоже любовная история, из-за чего он и лишился пальцев. Правда, речь шла о заурядной измене, но герой-то как рассуждал? «Всё же, как ни больно было, это был праздник. Конечно, где праздник, там и похмелье, это так… Но праздник-то был? Был. Ну и всё».

Американской учительнице Мэри Кей Летурно, которая к 34 годам имела четверых детей, понравился ее 12-летний ученик. Понравился настолько сильно, что в результате история растянулась на десятилетия, семь из которых Мэри провела тюрьме. Журналистам новостей хватило надолго, потому что не только страна, но и чуть ли не весь мир ждал подробностей и продолжения.

Ученик этот с раннего детства чувствовал себя мачо. Да и рослым был Вили Фуалаау не по годам. Смуглый, с курчавыми волосами и наглой улыбкой.

«Да со мной любая пойдет, стоит только попросить!» — говорил он своему брату.

«А училку соблазнить слабо?» — поинтересовался брат. И предложил пари на двадцать долларов.

Школа, где Мэри Кэй учила детишек, находилась в неблагополучном районе одного из пригородов Сиэтла. Там жили беженцы из Камбоджи, чернокожие, эмигранты с тихоокеанских островов Самоа. Именно с этих островов и приехала семья Вили.

Отец семьей не очень интересовался — тем более, сидя в тюрьме за вооруженное ограбление. Весь прокорм зависел от матери, которая работала в пекарне.

Что касается отношений между полами, то полинезийские традиции, которые даже на чужой земле умирают не сразу, на этот счёт позволяют многое. До брака молодёжи можно практически всё. А вот при выборе жены уже надо было учитывать некоторые запреты, самым серьёзным из которых считался брак между вождем и простой женщиной. Ясно, что на новой родине Вили этот запрет был, что называется, не в тему. Прочих назиданий, привычных для европейцев, вроде: «кушай хорошо, не испачкай штанишки, осторожней переходи улицу», не было вовсе, и потому дети отличались самостоятельностью. Эти подробности — для тех, кто никак не поймёт, как это пятикласснику могло прийти такое в голову.

Сказано — сделано, тем более что Вили уже был у учительницы в числе любимчиков.

Биография Мэри мало чем напоминала жизнь её ученика. Она была четвертым ребенком в семье преподавателя колледжа Джона Шмитца — ревностного католика и консерватора. Правда, у этого сторонника строгой морали было двое внебрачных детей, что поставило крест на политической карьере.

Зато у Мэри всё шло хорошо: вышла замуж за красавца Стива Летурно, менеджера багажной службы компании «Аляска Эрлайнз», у них был собственный дом, четверо детей. Но мать не погрязла в быту и пеленках: Мэри закончила университет и стала учительницей средней школы.

Правда, брак дал трещину: у супруги были основания думать, что муж ей изменяет. Да и с деньгами появились проблемы, о чём не давали забыть неоплаченные счета. А тут этот Вили… Он учительнице нравился — внешне выгодно отличался от одноклассников, был способнее их, к тому же неплохо рисовал и не стеснялся говорить, что думает. С некоторых пор он вдобавок старался всеми способами привлечь её внимание. «Этот его взгляд… Он меня буквально раздевал им, — вспоминает Мэри. — Было ясно, что мысли его были вовсе не об учебе». Однажды на перемене он включил маленький магнитофончик, и заиграла песня «Хей, леди, я хочу быть твоим мужчиной…» Ей было приятно, что Вили оставлял на её столе рисунки, посвященные «любимой учительнице», а также романтические стихи. Когда коллеги намекали, что её отношения с школьником смахивают на флирт, она лишь пожимала плечами: мол, какой там флирт… Тут ещё отец тяжело заболел, и трогательно влюбленный подросток, по её собственному признанию, стал для неё светом в окошке: «Однажды Вили спросил меня, сколько лет я собираюсь прожить. Я ответила: „Лет до ста точно проживу, потому что моей бабушке уже исполнилось сто“. „Тогда я не собираюсь жить дольше 80, — сказал Вили, — потому что ни дня не смогу прожить без вас“. Это были самые романтичные слова, когда-либо сказанные в мой адрес».