Дженни Даунхэм - Чудовище

Зато у него очаровательная улыбка.

И он добрый.

Почему же я в него не влюбилась? Или я способна влюбляться только в тех, кто неминуемо разобьет мне сердце?

– Ну, так что, – проговорил Бен, – обсудим щекотливый вопрос?

– Я боюсь щекотки, – рассмеялась я.

– Я про экзамены. И о том, что тебя не перевели в следующий класс.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что тебе все-таки удалось сдать четыре экзамена, да еще в трудных обстоятельствах, а это чего-нибудь да стоит.

– А надо было пять. Да и оценку за массовые коммуникации мне поставили только потому, что ты подал свой проект и от моего имени тоже.

Открыв конверт с результатами экзаменов, я тут же выбросила его в мусорную корзину и вернулась домой, стараясь, чтобы меня не заметили. Я надеялась, что об экзаменах никто не вспомнит. Но Джон давным-давно установил себе напоминание в телефоне и поджидал меня в гостиной.

Самое приятное в последовавшей нотации (я всех разочаровала и подвела) было то, что мама, вернувшись из магазина, обняла меня, сказала, что она уверена, я сделала что могла и «хорошо» за драматургию и массовые коммуникации – прекрасная отметка, да и «удовлетворительно» за оба сочинения по английскому не так уж и мало. На это Джон возразил, что меня все равно не перевели в следующий класс. А мама ответила, что непременно попытается добиться, чтобы меня взяли. Попросила Джона позвонить в школу, он отказался, мол, он тут вообще ни при чем и, по его мнению, меня надо отправить в психиатрическую клинику, тем более что пить таблетки я отказываюсь. Мама скрестила руки на груди.

– Я даже не говорю о том, что это полная чушь, но как ты собираешься платить за лечение? Ты же теперь безработный.

Когда я рассказала об этом Бену, он улыбнулся.

– Похоже, у вас большие перемены.

– Да нет, она пока ничего такого не сделала, и Джон по-прежнему всеми командует.

– Твоя мама права, – ответил Бен, – надо побороться, чтобы тебя все-таки перевели в следующий класс. Тебе годами внушали, какое ты ничтожество, а школа палец о палец не ударила, чтобы тебе помочь. Они гордятся нашими успехами, а если у нас что-то не получается, сидят сложа руки. Если хочешь, я пойду с тобой, мы вместе напишем заявление.

– Поздно уже. Устроюсь на какие-нибудь подготовительные курсы.

– Но там нет драматургии.

– Придется от нее отказаться.

– Кстати… – Бен протянул мне сложенный лист. – Только не сердись, пожалуйста.

«Дорогой Бен,

Спасибо за письмо. Ты угадал, я действительно не вправе обсуждать с тобой результаты экзаменов Лекс. Но я был бы рад, если бы ее все-таки перевели в следующий класс, и она посещала бы мой курс по драматургии. Она не боится сцены, чувствует персонажей и может перенести в игру характерные черты людей. Она талантливая. И может стать актрисой. Попроси ее связаться со мной, мы встретимся и все обсудим.

С наилучшими пожеланиями,

Стивен Дарби»

– Ты писал обо мне мистеру Дарби?

– Видишь, что он ответил? – Бен ткнул пальцем в бумагу – «Она талантливая. И может стать актрисой». Это он о тебе, Лекс. Правда, здорово? По-моему, он считает, что из тебя получится отличная актриса. И сделает все, чтобы тебе помочь.

– В школе меня считают чокнутой. И директриса, и секретари, и большинство учеников. Я же разбила стулом окно.

– Новый класс – новое начало. Ты возродишься из пепла. – Он улыбнулся. – Для такой смелой актрисы, как ты, это пара пустяков.

Вид у него был довольный, а я не могла понять, что же чувствую. Он меня жизни учит или по-дружески верит в меня?

– Джону это явно не понравится, – заметила я. – Он считает, что актерство – полная ерунда.

– А тебе и не нужно его разрешение. – Бен ткнул меня локтем. – Ты же умеешь летать.

В тот день мы из школы пошли ко мне: Бен хотел поговорить с моей мамой. Он просидел у нас весь день, и мама суетилась вокруг него, как обычно вокруг Касса: каждые пять минут предлагала что-нибудь вкусненькое. Айрис не слезала у него с рук. Меня так и подмывало сфотографировать их и отправить снимок Кассу: дескать, смотри, у нас появился новый мужчина. Но я этого не сделала. Отчасти потому, что давно пора оставить Касса в покое, а отчасти потому, что никак не могла разобраться в чувствах к Бену. Я поймала себя на том, что тайком поглядываю на него. Кто же он – друг или любимый? Красивый он или нет? Мама пригласила его остаться на ужин, и Джон, вдруг заделавшись экспертом в сфере образования, наседал на него с вопросами: не лучше ли все-таки выбрать для выпускных экзаменов более серьезные предметы? Признают ли вообще массовые коммуникации в университетах? Чему именно учат в киношколе? Может, стоит сперва получить нормальную специальность, потому что на кнопку на камере нажимать любой дурак может?

Бен с улыбкой ответил, что у него все под контролем, и не остался в долгу: спросил Джона, как продвигаются поиски работы, как он себя чувствует, не переживает ли из-за того, что Касс бросил архитектурный. Джон как-то сразу сдулся, извинился и ушел. Мы к такому еще не привыкли.

Мама решила самостоятельно, без помощи Джона, обратиться к школьному начальству. Сказала, что у меня выдался трудный и очень нервный период. На это ей ответили, что в таком случае нужна справка от службы психиатрической помощи детям и подросткам, потому что без экзаменов перевести в шестой класс могут только в уважительном случае. Мама сказала мне, что просто так этого не оставит и обязательно добудет справку. Я ее обняла. Теперь она походила на себя прежнюю.

Каждое утро она просила Джона помочь ей с делами, и каждое утро он в ответ кривился и убегал на тренировку. Описывал круги по парку, как хомяк в колесе. Кардиолог посоветовал ему заниматься каждый день.

Мама попросила доктора Лимана написать в школу, мол, мне поставили неверный диагноз. Тот отказался, и мама раздобыла это письмо у нашего семейного врача. Мерьем написала заявление в мою поддержку, Бен забрасывал учителей письмами. Не знаю, писали ли они Кассу. Мы с Керис сочинили письмо на тему «Открыть запретную дверь», в котором указали, что я «мучилась из-за строгого распорядка дня, страдала от несправедливого обращения и теперь отчаянно нуждаюсь в исцелении творчеством и изучении гуманитарных наук, которые преподают только в старших классах».

Бен считал, что это-то мое письмо и изменило ход дела. Я же полагала, что решающей оказалась встреча с директрисой. Она спросила нас с мамой, что имеется в виду под «строгим распорядком», и мама пояснила:

– Мой муж слишком суров с Лекси.

– Что вы имеете в виду? – Педагог заботливо протянула маме бумажный платочек.

– Он ее совсем замучил, – призналась мама.

Мое слово. Я так о нем говорила.