Кристал Сазерленд - Наши химические сердца

– Реальность уродлива. Пусть лучше я останусь загадкой.

– Я не хочу, чтобы ты оставалась загадкой.

– Нет, Генри, хочешь.

Думаю, я обиделся, потому что Грейс была права. Мы с моими друзьями не знали, что такое неблагополучные родители и неполная семья. Нам с Лолой и Мюрреем повезло. Из нас троих самый ужасный семейный скандал случился у Лолы в одиннадцать лет, когда она убежала из дома (ко мне домой). Лолина мама, крошка гаитянка по имени Уиделин, ходила на курсы английского в молодежную христианскую организацию и как-то раз гордо сообщила своим товарищам и учителю, что дряблая кожа на локтях называется пиписькой. Этому ее научила одиннадцатилетняя дочь. Лоле досталось от отца, она убежала ко мне, мы спрятались под кроватью, ели шоколадное арахисовое масло и смотрели фотки голых теток на лэптопе Сэйди. Почему я еще тогда не догадался, что Лоле нравятся девчонки, ума не приложу.

Всю дорогу до моего дома мы с Грейс молчали. А теперь мои родители решили меня опозорить, и мне очень хотелось на них разозлиться, но они же не были алкоголиками и не баловались наркотой, а я даже никогда и не задумывался, что стоило быть за это благодарным. Поэтому, когда папа произнес: «Живи долго и процветай» и отдал вулканский салют, я устало поднял ладони и вяло возразил:

– Пожалуйста, не надо.

Грейс растянула губы в тонкую линию, пытаясь улыбнуться, но ее глаза остекленели. В них застыл взгляд старого, измученного войнами генерала, не одобряющего всякое баловство. Блин, вечер обещал быть веселым.

Я откашлялся и продолжал:

– Грейс, это мои родители. Родители, это Грейс.

Грейс пожала руку маме, а папа тем временем крикнул: «Генри, лови!». После футбольного матча у меня выработались молниеносные рефлексы, и я недолго думая поймал то, что он мне бросил. Оказалось, это пачка презервативов.

– На всякий пожарный. Не хочу, чтобы тебе пришлось пройти через ад незапланированной беременности, как нам в свое время. Я, конечно, имею в виду ту беременность, в результате которой родился ты. Сэйди мы планировали.

– Знаете, я всем говорю, что у меня классные родители, а потом люди приходят в гости и начинают считать меня патологическим лжецом.

– Ты всем говоришь, что мы классные? – удивилась мама. – Телепортируй меня, Скотти!

– Нам не нужно его одобрение, – сказал папа. – Я всегда знал, что мы самые нелогичные вулканцы в округе.

– О боже. Грейс, прошу, отойди от них, только медленно.

– До скорого, – сказал папа, а я взял Грейс за руку и потащил в свою комнату.

– Рада была познакомиться, – бросила она через плечо.

– Нет, не рада, не ври.

– Никакого секса в доме! – ласково крикнула мама нам вслед и гораздо тише добавила: – Не думала, что быть родителями так весело!

Я показал ей язык и закрыл дверь в подвал.

– Ты даже не представляешь, как мне стыдно, – сказал я.

– Брось. Тут нечего стыдиться.

– Хочешь, поговорим о твоей маме или…

– Ого, да ты подготовился. – Грейс увидела презервативы и забрала их у меня. Мы медленно спускались по лестнице, ступенька за ступенькой. – Я подумала… может, после Хеллоуина переночую у тебя? – Она потрясла пачкой кондомов. – Как раз пригодятся.

– Э-э-э… хм…

– Сейчас ты должен задать провокационный вопрос и соблазнить меня.

– Будь ты морковкой, ты была бы хорошей морковкой?

Грейс рассмеялась и швырнула презервативы в угол:

– Вряд ли нам это понадобится.

Я поднял пачку и положил на столик у кровати.

– Всякое может быть, – сказал я.

Грейс села на край кровати, потянула меня к себе и поцеловала.

– Я серьезно насчет Хеллоуина. Если хочешь, могу остаться.

– Казанова из меня так себе, так что не буду ходить вокруг да около, спрошу прямо: ты намекаешь на половой акт?

Грейс закатила глаза:

– Да, Хенрик, угадал.

– Ясно. Что ж, я не против.

– Великолепно.

– Ты… э-э-э… то есть вы с… с ним… э-э-э… – Мы редко называли его по имени. – Ты же не…

– Я не девственница, нет.

– Окей. Просто хотел убедиться.

– А ты?

– Я… м-м-м… нет, я… то есть… нет, я еще не вкусил первородного греха.

Грейс расхохоталась, упав мне на грудь. Знатный я соблазнитель, ничего не скажешь.

– Говорить о сексе у тебя получается так же хорошо, как и о себе.

– Что я могу сказать? Я джентльмен.

– Нет, ты чудак. Секс – базовая человеческая функция. Тебе трудно говорить о том, как ты дышишь или моргаешь?

– Никогда не болтаю с кем попало о своей респираторной функции. Э-э-э, ты куда?

Грейс попыталась встать. Я потянул ее за руку.

– Я еще не оценила твою комнату.

– Ты все оцениваешь, да?

Она ходила по подвалу медленными кругами.

– О человеке можно многое сказать, побывав в его комнате, как считаешь? Комната подростка – как место преступления. Столько улик, они так и ждут, чтобы их обнаружили.

– А у тебя в комнате как?

– Когда-нибудь увидишь, может быть. А пока дай мне опробовать на тебе свои познания в криминалистике, почерпнутые из сериала «CSI: место преступления».

– Ну что? – спросил я через несколько минут. Все это время она напевала мелодию из CSI. – Расскажи мне обо мне.

Грейс откашлялась.

– Судя по интерьеру и устаревшей электронике, – проговорила она, надев мои солнцезащитные очки и довольно похоже изображая Горацио Кейна [20] Главный герой сериала «CSI: Майами», следователь. , – перед нами бункер сумасшедшего, одержимого теорией заговора. Ты считаешь нашего президента рептилией, умеющей менять облик?

– Бред какой. Это английская королева – рептилия. А президент – обычный колдун.

– Ну да, конечно. Мои извинения. А это что? – Грейс указала на небольшой антикварный шкаф-витрину, в котором мой прадедушка хранил свою коллекцию абсента и принадлежности для его употребления, пока напиток не запретили в Нидерландах.

Когда это случилось, он недолго думая перевез шкаф и всю свою семью в США. Шкаф украшала табличка в форме флага. Надпись на ней гласила: Matigheid is voor de doden («Воздержание – для мертвых»). Верный своей жизненной философии до самого конца, Йоханнес ван дер Флирт умер в возрасте сорока семи лет от алкогольного гепатита. Он был моим любимым родственником.

– О, это лучшее, что есть в этой комнате. Кроме тебя, конечно.

– Шкаф со всякой рухлядью?

– Это не рухлядь! – Я соскочил с кровати и подошел к Грейс и шкафу, в котором хранил свои сокровища с первого класса. – Ничего ты не знаешь, Граков Таун. Это кунсткамера. Вот эти чашки – мои самые любимые. Когда мне было лет десять, я прочитал в книге по искусству про кинцукурой. Знаешь, что это такое? (Грейс покачала головой.) Это японское искусство, когда разбитую чашку склеивают и промазывают швы золотом. Осколки соединяют и, когда клей высохнет, трещины покрывают паутинкой золотой краски. Японцы делают так, потому что им кажется, что иногда разбитая вещь красивее целой.