Кристал Сазерленд - Наши химические сердца

Грейс взяла одну чашку. Всего у меня их было одиннадцать: какие-то подарила Лола, другие привезла мама из командировок в Японию (она ездила туда закупать экспонаты для галереи), несколько я купил на eBay на карманные деньги. В шкафчике стояли еще вещи, и все были сломанные или кособокие – короче, с каким-нибудь дефектом. Серебряный браслет со сломанным замком, подаренный Сэйди. Банка «колы» с опечаткой в надписи.

– Жаль, людей нельзя починить золотой склейкой, – пробормотала Грейс, рассматривая чашку.

Я не знал, говорила ли она о себе или о своей матери, а может, еще о ком-то, и, наверное, не узнал бы никогда, потому что Грейс Таун нравилось быть загадкой. А потом, осознав, что легкость момента прошла и сменилась чем-то более тяжелым, она поставила чашку на место и спросила:

– Ты же в курсе, что это почти так же жутко, как коллекция резиновых пупсов?

– Ты ничего не понимаешь. Девушкам нравится кинцукурой.

Грейс попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.

– Может, пойдем готовить ужин? Я есть хочу.

– Да, – ответил я, – конечно.

Грейс помогла мне готовить мини-пиццы, точнее, попыталась. Такое ощущение, что до сегодняшнего дня она никогда не была на кухне, и мне пришлось объяснять ей, что к чему. Может, порежешь помидоры? Если хочешь, потри сыр . После каждой маленькой задачи она отступала в сторону, молча смотрела, что я делаю, и ждала указаний.

Мы отправили пиццы в духовку, спустились в подвал и легли на кровать – рядом, но не касаясь друг друга. Мы просто смотрели в потолок.

– Зачем тебе это – мы? – спросил я, ощутив внезапный прилив смелости.

Мне действительно было интересно. Чего она от меня хочет? Что рассчитывает получить?

– Не знаю, – ответила Грейс, не глядя на меня. – А тебе зачем? Ты чего хочешь?

– Ты знаешь.

– Не уверена.

– Я хочу тебя.

Она улыбнулась, но так и не сказала «я тоже тебя хочу».

За ужином с родителями она вела себя странно – впрочем, как и всегда в компании. Вся теплота из нее выветрилась. Она говорила, только когда ее о чем-то спрашивали, не улыбалась и не смеялась в нужные моменты. Ела мало, а разговаривала еще меньше.

Когда в одиннадцать я проводил ее до двери и она растворилась в темноте на дороге к кладбищу, я почти обрадовался, что она ушла. Боялся, что первая девчонка, которую я привел домой, покажется моим родителям какой-то не такой.

Дома мама с папой загружали посудомойку. Я молча сел за стол и стал ждать их вердикта. Я знал, что они не преминут сообщить мне его, хочу я этого или нет.

– Она очень мрачная, – сказала мама через пару минут. – Красивая, но очень мрачная.

– Тебе так показалось? – растерянно спросил я. Мне казалось, «мрачный» – подходящее определение для вампира, а не для Грейс. – А я не заметил.

– Но у нее красивая улыбка. Только улыбается редко. Странная девушка.

– Красота невозможна без изъяна, – заметил папа, обнимая маму за талию.

Мама кивнула, но высвободилась из его объятий. Глядя на них в течение следующих десяти минут, я обратил внимание, что они ни разу не коснулись друг друга, их словно не тянуло друг к другу, и понял, что давно уже не видел, чтобы они целовались, держались за руки или танцевали медленный танец, когда думали, что никто не смотрит. В моем детстве они всегда так делали.

А потом перестали.

В следующие три дня мы с Грейс виделись почти каждый час. Утром до занятий сидели в редакции, готовили номер и постоянно прикалывались. Мы купили бадминтон и поставили на наши столы дурацкие семейные фото в рамках: мы и Рики Мартин Кнуппс II. На обед ходили в «Макдоналдс» или зачитывали друг другу отрывки из книг в библиотеке (я – из «Гарри Поттера», она – из какой-нибудь книги стихов). Или гуляли по территории школы, разбрасывали листья, собранные в кучи, придумывали темы для газеты и спохватывались, что не успели пообедать, только когда звенел звонок.

А по вечерам, покончив с уроками и газетой, следовали нашему заведенному распорядку. Шли пешком до ее дома, потом я ждал снаружи, пока она принесет ключи, а дальше ехал домой на ее машине. В это время обычно все и менялось. Сразу после захода солнца Грейс становилась другим человеком, как будто солнце питало ее, а без него она разряжалась и оставалась одна пустая оболочка. В четверг она пришла и смущенно сидела с нами в подвале, цепляясь за Лолу как за спасательный жилет. С Мюрреем она почти ни словом не перекинулась и в разговорах участия не принимала. Один на один со мной Грейс блистала юмором и интеллектом, искрилась как фейерверк. Но в компании она теряла запал.

– Раньше у меня хорошо получалось, клянусь, – сказала она мне, когда Маз ушел. (Кажется, он решил, что Грейс его терпеть не может.) – Имею в виду общаться. Я с кем угодно могла найти общий язык.

– Теперь, наверное, сложнее. С тех пор как его не стало, да?

Мы редко вслух говорили о том, что до меня был кто-то еще, кто-то, кого теперь не стало.

Грейс покачала головой.

– Не сложнее, нет. Я просто забываю. Погружаюсь в свои мысли, и меня уносит все дальше и дальше. Я просто забываю, что мир существует.

Тогда-то мне и надо было сказать: «Звучит как симптом какого-то психического заболевания, и, думаю, тебе стоит обратиться к психотерапевту, чтобы он прописал лекарство». Но я не сказал, потому что не хотел думать о Грейс как о больном и сломленном человеке в депрессии. Я хотел, чтобы она причесывалась, стирала одежду, была довольной, счастливой и ни в чем не нуждалась.

И я притворился, что так и было.

Медленно, час за часом, близился канун Дня всех святых. И вот наконец он настал. Наша улица стала продолжением кладбища: повсюду выросли надгробия, паутина и скелеты. К субботе лужайка перед домом выглядела так, будто на ней взорвался магазинчик ужасов. Сэйди привела Райана резать тыквы, но я мог думать только о сегодняшней вечеринке, точнее, о том, что случится после и к чему я был совершенно не готов.

– Ты зачем так тыкву изуродовал? – спросила Сэйди, изучив мою работу.

В пирсинге, дредах и кожаной куртке она выглядела зловеще: с гигантским ножом в одной руке и тыквой, зажатой между колен. Мне попались мягкая тыква и тупой нож: лицо моего тыквомонстра выглядело так, будто я проделал отверстия выстрелами с близкого расстояния.

– Твоя тыква хуже, чем у Райана, а он даже мелкой моторикой еще не овладел. Без обид, Райан.

– Это сюрреалистическая интерпретация традиционного хеллоуинского фонаря.

– Если бы эта тыква могла говорить, то сказала бы «убейте меня». А потом ее бы вырвало семечками и мякотью.

Я вздохнул и опустил нож.

– Садс, понимаю, что это неэтично, но не могла бы ты достать для меня валиум?

– Колись, зачем это тебе?

– Грейс хочет прийти в гости после вечеринки. С ночевкой. В первый раз.