Николас Спаркс - Каждый вдох [litres]

– А если бы я приехала в июле или августе? Ты не боялся меня пропустить?

– Мне показалось маловероятным, что ты захочешь встретиться со мной в разгар сезона. Я рассчитывал, что ты выберешь день, похожий на тот, когда мы ходили к почтовому ящику, чтобы там не оказалось туристов. Осень или зима подходили больше всего.

Хоуп печально улыбнулась:

– Ты всегда хорошо меня понимал.

В ответ Тру поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Я верил в нас.

Хоуп снова почувствовала, что краснеет.

– А хочешь прочесть письмо?

– Оно у тебя?

– У меня копия, – пояснила Хоуп. – В шкатулке на столе.

Она начала вставать, но Тру ее остановил и сам принес резную шкатулку из кухни. Он хотел поставить ее на кофейный столик, однако Хоуп покачала головой:

– Поставь на диван, между нами.

– Тяжелая, – заметил Тру, присаживаясь.

– Из Зимбабве, – похвасталась она. – Открой, письмо на самом дне.

Тру поднял крышку и с удивлением увидел лежавшее сверху приглашение на свадьбу. Ниже находились рисунки и его письмо Хоуп, а на дне был конверт, ненадписанный, гладкий. Его глубоко тронули сохраненные рисунки и прощальное письмо.

– Ты их не выбросила, – пробормотал он, не веря своим глазам.

– Конечно, нет, – ответила Хоуп.

– Почему?

– А ты разве не понимаешь? – она нежно тронула его за локоть. – Даже будучи замужем за Джошем, я все равно любила тебя. Я знала это, когда давала брачную клятву. Мои чувства к тебе были страстными, но… мирными, потому что именно умиротворение не покидало меня всю неделю, что мы провели вместе. Я была в гармонии с собой, будто вернулась домой.

Тру проглотил ком в горле.

– Я чувствовал то же самое, – он посмотрел на письмо. – Потеря тебя казалась утратой почвы под ногами.

– Прочти, – Хоуп кивнула на конверт, – оно короткое.

Сложив остальное в шкатулку, Тру вынул письмо из конверта. Он читал медленно, повторяя про себя слова и слыша ее голос в каждой строчке. Грудь до краев наполнилась невысказанным чувством. Тру хотел поцеловать Хоуп, но не сделал этого.

– У меня есть чем ответить.

Он прошел к дверям, взял с тумбочки холщовую сумку, вынул альбом и, вернувшись к дивану, подал его Хоуп. На обложке золотом было вытиснено: «Родственные души».

Хоуп смотрела то на Тру, то на альбом; ее одолевало любопытство. Он присел рядом, глядя, как она обводит пальцем золотые буквы.

– Я почти боюсь смотреть, что там, – призналась Хоуп.

– Не бойся, – ободрил Тру, и она наконец открыла альбом. На первой же странице Хоуп увидела собственное изображение на краю пирса – там Тру никогда ее не заставал. Рисунок был очень хорош – верно схвачено и внешнее сходство, и характер, но так как этот портрет не сыграл никакой роли в их истории, Тру определил его в титульные листы.

Он молчал, когда Хоуп перевернула страницу, рассматривая слева Тру, идущего по пляжу, а справа себя, шагавшую на некотором расстоянии. Можно было разглядеть и Скотти, который несся к дюне.

На следующем развороте снова они – в то утро, когда впервые заговорили друг с другом: Тру держит Скотти, а на лице Хоуп читается тревога. Вот они идут обратно к коттеджу, а вот пьют кофе на веранде за домом. Рисунки отражали последовательность событий, точно кадры фильма. Хоуп не скоро долистала альбом до конца, а когда закрыла его, Тру увидел на ее щеке влажный след от слезы.

– Ты все нарисовал, – проговорила она.

– Да, – согласился он. – По крайней мере, попытался. Это тебе.

– Нет, – возразила Хоуп, – это произведение искусства.

– Это мы, – сказал Тру.

– Когда же ты…

– На это ушло несколько лет.

Хоуп снова погладила обложку.

– Не знаю, что сказать. Но ты не можешь отдать его мне. Это… сокровище.

– Я всегда могу нарисовать еще. С того дня, как альбом был готов, я мечтал снова увидеть тебя и показать, что ты живешь в моей душе.

Хоуп крепко держала альбом, лежавший у нее на коленях, словно не хотела его отпускать.

– Ты изобразил даже ту сцену на пляже, когда я сказала, что Джош сделал мне предложение…

Тру ждал, пока она подыщет слова.

– Не могу передать, сколько же раз я об этом думала… Когда мы шли по берегу, я не знала, как тебе сказать, а мысли в голове ходили ходуном. Я очень боялась и чувствовала, как между нами нарастает отчуждение, потому что уже знала – мы расстанемся. Но я хотела, чтобы это произошло, если можно так сказать, на наших условиях, а получилось, что Джош лишил нас этого права…

Тру слышал мольбу в ее голосе.

– Мне казалось, я знаю, насколько задела тогда твои чувства, но видеть тебя на рисунке в этот момент… так мучительно… Твое лицо… Выражение, которое ты ему придал…

Голос изменил ей, и Хоуп не договорила. Тру молчал, признавая правоту ее слов. Это был один из самых пронзительных рисунков во всем альбоме – он даже колебался, оставлять его или нет.

– А ты… Знаешь, что ты сделал? Ты не стал спорить, злиться или требовать. Твоим первым побуждением было просто меня удержать. Успокоить, хотя это тебя стоило успокаивать. Я этого не заслуживала, но ты почему-то осознавал, что и насколько необходимо мне в жизни, – Хоуп с трудом сохраняла самообладание. – Вот чего мне не хватало в браке с Джошем, – человека, который умеет успокоить и поддержать, когда мир вокруг рушится. А сегодня у почтового ящика, когда я пребывала в шоке и не знала, что сказать, ты снова меня обнял, потому что понимал – я будто сорвалась со скалы и мне нужно, чтобы ты меня подхватил… – Она с грустью покачала головой: – Не знаю, обнимал ли меня Джош хоть раз с такой же чуткостью. Я вновь и вновь думаю, сколько же я потеряла в тот день, когда уехала из Сансет-Бич.

Тру долго смотрел на нее, не двигаясь, и наконец взял шкатулку и переставил на стол. Он положил руку на альбом со своими рисунками, осторожно освободил его от пальцев Хоуп и отложил к шкатулке. После этого Тру обнял женщину, которую обожал всю жизнь, и она прильнула к его груди. Он мягко и нежно поцеловал Хоуп в голову, совсем как двадцать четыре года назад.

– Теперь я здесь, – прошептал Тру. – Мы были влюблены, но как-то не вовремя. Вся любовь в мире не способна бороться с неудачным моментом времени.

– Знаю, – отозвалась Хоуп. – Но мне кажется, нам было бы хорошо вместе. Мы бы могли сделать друг друга счастливыми… – Тру смотрел, как она зажмурилась и медленно открыла глаза. – А теперь уже поздно, – глухо прибавила Хоуп.

Он нежно приподнял ее подбородок. Она смотрела на него, все такая же красивая, как четверть века назад. Тру наклонился к Хоуп, и их губы соприкоснулись.

– Никогда не поздно обнять тебя, – пробормотал он.

Поднявшись с дивана, Тру протянул ей руку. Серебристый свет взошедшей луны за окном соперничал с красноватым огнем в камине. Хоуп медленно поднялась. Тру поцеловал ее руку, которую держал в своей, и мягко, не торопясь, привлек Хоуп к себе. Он обнял ее, а она закинула руки ему на шею и положила голову на плечо. Ее дыхание трепетало у его уха, и Тру думал про себя, что большего от жизни ему и не надо. Он с первой секунды знал, что Хоуп его единственная, и еще двадцать четыре года назад понял – другой никогда не будет.