Николас Спаркс - Каждый вдох [litres]

Однако история казалась мне несколько неполной, и писатель во мне не мог оставить без внимания события в жизни Тру в ожидании встречи с Хоуп. Поэтому за несколько месяцев до выхода книги я позвонил Тру, чтобы заручиться его одобрением на еще одну мою поездку в Зимбабве: я хотел поговорить с Роми, сыгравшим маленькую, почти несущественную роль в любовной истории Тру и Хоуп.

Роми уже не работал и жил в маленькой деревне в районе Чегути на севере Зимбабве. Как я туда добирался – отдельная история, сама по себе заслуживающая книги. Бандитов в тех краях предостаточно, и я не раз опасался, что меня похитят, но водитель, которого я нанял, оказался хорошо знаком с племенами, контролирующими территорию, и обеспечил мне безопасный проезд. Я пишу об этом только потому, что это лишний раз подчеркнуло беззаконие, царящее в стране, которую я все равно считаю одним из красивейших мест на земле.

Роми оказался тощим и седовласым, смуглее большинства деревенских жителей. У него не было переднего зуба, но, как и Тру, он сохранил удивительную подвижность. Мы говорили, сидя на скамье из шлакоблоков и фрагментов кузова пикапа. Представившись, я рассказал о книге, которую пишу, и объяснил, что приехал в надежде узнать побольше о его друге Тру Уоллсе.

По лицу Роми медленно расплылась улыбка.

– Значит, он все-таки ее нашел?

– Скорее, они нашли друг друга.

Роми нагнулся и поднял с земли прутик.

– Сколько раз вы были в Зимбабве?

– Вот сейчас приехал во второй.

– Знаете, что происходит с деревьями, которые ломают слоны? Ну, вот почему нигде не видно лежащих на земле гигантских стволов?

Я покачал головой, заинтригованный вопросом.

– Термиты, – объяснил Роми. – Жрут все без остатка. Для буша благо, для всего, что сделано из дерева, – плохо. Поэтому скамейка из металла. Термиты все точат и точат, никогда не останавливаются.

– Это вы к чему?

Роми поставил локти на костлявые коленки и подался ко мне, не выпуская прутика из рук.

– Из Америки Тру вернулся словно выеденным изнутри. Он всегда предпочитал одиночество, но тут стал просто нелюдимым. Сидел в своей комнате, рисовал, но рисунки никому не показывал. Я недоумевал, что у него стряслось, но каждый год в сентябре он становился таким печальным, что за него болело сердце.

Роми переломил прут и уронил половинки на землю.

– И вот однажды вечером, спустя пять или шесть лет после той поездки в Америку, я смотрю – Тру сидит на крыльце и пьет. Я устроился рядом покурить. Он повернулся ко мне… такого выражения лица я у него никогда не видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Он не ответил, но и не прогнал меня, и я остался сидеть рядом. Спустя несколько минут он протянул мне фляжку. У него всегда водилось хорошее виски, семья-то богатая…

Я кивнул.

– Потом он спросил, что у меня в жизни было самое трудное. Я сказал – не знаю, в жизни много трудностей, а что? Он сказал, что уже совершил самый трудный поступок в своей жизни, и ничто с этим не сравнится.

Роми хрипло и длинно выдохнул и продолжил:

– Дело не в словах, а в том, как Тру это сказал. В его голосе было столько горечи, будто термиты источили его душу. И он рассказал мне о той женщине из Америки… Хоуп.

Роми повернул ко мне голову.

– Я в свое время тоже влюблялся в женщин, – сказал он с широкой улыбкой, которая, впрочем, быстро угасла. – Но такой любви у меня не было. А когда Тру рассказывал, как прощался… – Роми уставился в землю. – Он плакал, как человек с разбитым сердцем. Я чувствовал его боль. С тех пор при виде Тру я всякий раз думал: ему до сих пор больно, просто он виду не показывает.

Роми замолчал. Мы с ним сидели и смотрели, как на деревню опускаются сумерки.

– Больше он об этом не говорил, а потом я ушел с работы и долго не видел Тру – пока он не попал в аварию. Я приезжал к нему в больницу, вы знаете?

– Да, – ответил я.

– На него было ужасно страшно смотреть, а доктора сказали, что он уже идет на поправку! Тру путал слова, не мог сказать, что хотел, поэтому говорил я. Пытался его развеселить, шутил и спросил, видел ли он Иисуса или Создателя, пока был на том свете. Тру печально улыбнулся – от этой улыбки у меня сжалось сердце – и ответил: «Нет, я видел Хоуп».

По возвращении из Зимбабве я поехал на островок у побережья Северной Каролины, где теперь жили Тру и Хоуп. У меня почти год ушел на подготовку и написание романа, и мне не хотелось нарушать мирное течение их жизни. Однако я все же решился пройти по берегу мимо их коттеджа. Ни Тру, ни Хоуп на веранде не было.

Я пошел дальше. Впереди показался пирс, и я прошелся до края. Несколько человек сидели там с удочками, но я нашел свободное место на углу и оттуда смотрел на океан, а легкий бриз трепал мои волосы. Я чувствовал, что история Тру и Хоуп изменила меня.

Я не видел их несколько месяцев и успел соскучиться, но меня утешало осознание, что они вместе, судьба наконец-то соединила их. Когда на обратном пути я снова проходил мимо, голова сама собой повернулась в ту сторону, но у коттеджа по-прежнему не было ни души.

Вечерело. Небо превратилось в богатую палитру синих, фиолетовых и серых оттенков, и над горизонтом взошла луна, словно весь день прятавшаяся на дне океана.

Сумерки сгущались, и я поймал себя на том, что снова оглядываю берег. Вдалеке виднелся дом героев моей книги. Пляж почти опустел, но Тру и Хоуп, видимо, решили насладиться прекрасным вечером. Сердце у меня затрепетало при виде этой пары, и я снова подумал о долгих годах, которые они провели порознь. Я думал об их будущем, о прогулках, которые они не совершат, и о приключениях, которых у них уже никогда не будет. Я думал о принесенных жертвах и о чудесах. И еще думал о любви, которую они питают друг к другу, подобной звезде на дневном небе – невидимой, но неизменной.

Хоуп и Тру уже спустились по пандусу – тому самому, который Тру сооружал в день нашего знакомства. Хоуп сидела в инвалидном кресле, ноги прикрыты пледом. Тру стоял рядом, положив руку ей на плечо. В этом простом жесте была любовь длиной в жизнь, и у меня отчего-то перехватило дыхание. Я остановился и смотрел, и Тру, видимо, что-то почувствовал, потому что повернул голову в мою сторону.

Он помахал мне в знак приветствия, и я ответил, хотя и знал, что это скорее прощание. Я считаю Хоуп и Тру своими друзьями, но сомневаюсь, что нам еще удастся встретиться.

Сейчас их время.

Дорогой читатель!

Мои романы строятся по определенным стандартам (действие происходит в штате Северная Каролина, в центре повествования любовный сюжет), но я стараюсь варьировать темы, характеры и литературные приемы ради увлекательности повествования. Особенно я люблю так называемую «вставку себя», когда сам автор появляется в своем произведении – тот же слегка завуалированный автобиографический рассказчик, как у Воннегута в «Бойне номер пять», или персонаж по имени Стивен Кинг в «Темной башне. Книга шесть» Стивена Кинга, чей вымышленный дневник играет в сюжете определенную роль (и чья смерть упомянута в «Башне» как случившаяся в 1997 году). Один из моих любимых писателей, Герман Воук, в девяносто семь лет создал роман «Конгрессмен», где описал свое вымышленное участие в неудачной попытке поставить фильм в Голливуде, несмотря на дурные предчувствия своей вполне реальной жены Бетти. Мне всегда нравилась многослойность, которую сообщает повествованию «рассказ в рассказе» с участием автора; этот прием представляется мне чем-то вроде литературного эквивалента озорства художников эпохи Ренессанса, изображавших на своих полотнах и себя. Надеюсь, вы согласитесь, что эпилог, который я написал от своего лица, добавляет интересный ракурс классическому в остальном сюжету о разлученных влюбленных.