Нермин Безмен - Курт Сеит и Шура

– Я думал, я уже стал мужчиной, когда меня обрезали.

– Конечно. Обрезание было важным шагом. Но нельзя стать взрослым просто после какого-то события. Каждый прожитый тобой день, каждая пережитая тобой боль, каждое перенесенное тобой страдание делает тебя взрослее. Зрелость приходит медленно и постепенно. Не пытайся ускорить процесс. Старайся извлекать урок из всего, что ты делаешь. Не пренебрегай советами старших, а запоминай их. Придет день, и они тебе понадобятся.

Сеит понял, что этот сердечный разговор – последний перед разлукой. Он бросился в объятия отца. Они крепко обнялись и некоторое время сидели обнявшись. Мальчик плакал, но тихо, не желая открыто показывать свое горе. Мехмет зарылся лицом в мягкие волосы сына, думая о том, как будет тосковать по нему. Его сердце разрывалось от боли.

Той ночью у Моисеевых никто не лег спать.

Ольга пошла было к Сеиту, сидевшему в стороне от всех, надеясь успокоить его, но муж остановил ее:

– Оставь его одного, Ольга. Дай ему погрустить одному.

– Да, – сказал Мехмет, – ему сейчас лучше поплакать. Плач поможет.

– Ты прав.

Ольга села за пианино, ее пальцы побежали по клавишам. Они просидели почти до утра, разговаривая, и разговоры их были полны то грусти, то радости. Надеждам Мехмета уехать до рассвета, чтобы никого не будить, не суждено было сбыться. Ольга велела слугам быть наготове, попросила разбудить и ее. Так что всего через несколько часов после ужина был накрыт завтрак. Спустившись по лестнице, Мехмет увидел, что Ольга и Сергей ожидают его за накрытым столом.

– Аллах-Аллах, что вы здесь делаете в такой час? – воскликнул он.

– Неужели ты ожидал, что мы позволим тебе так просто уехать на войну, не попрощавшись, как положено, и не накормив на дорогу?

– Спасибо, Ольга, но к чему эти труды? Вы из-за меня не спали всю ночь.

– У нас для сна впереди много дней. О нас не беспокойся.

Ольга говорила самым нежным голосом. Было видно, как хозяева дома заботятся о дорогом друге. Нужно было еще кое-что сказать Мехмету, чтобы успокоить его перед дорогой. И это «кое-что» касалось Сеита.

– Не беспокойся о Сеите. Утром мы отвезем его в училище и будем присматривать за ним. Мы любим его, как родного сына, и позаботимся о нем, как о родном.

– Конечно, – с жаром подтвердил ее муж. – Не беспокойся о Сеите. Конечно, я не могу заменить тебя, но сделаю все, чтобы он не тосковал. Мы также будем сообщать Захиде о том, как у него идут дела, и делать все, что в наших силах, если Сеит или твоя семья будут в чем-то нуждаться. Ни о чем не беспокойся.

– Я написал Захиде письмо, которое оставляю вам. Отправьте ей. Боюсь, что это известие поразит ее. Она не была готова к такому. Мне надо было бы съездить в Алушту еще раз.

– Доброе утро!

Повернувшись, они увидели Сеита, стоявшего на пороге в полной форме. Он словно бы повзрослел на несколько лет.

– Доброе утро, Сеит. Доброе утро, мой дорогой.

Ольга позвала его к столу, стараясь, чтобы ее голос звучал весело и беззаботно. Она не могла поверить в свершившееся превращение. Разве не тот же мальчик, который всхлипывал в углу всего лишь несколько часов назад, стоял сейчас перед ней? Теперь она понимала: отныне глаза, взгляд которых стал гордым и жестким, не могут плакать.

Завтрак был быстрым и грустным. Настало время прощаться, но все хранили молчание, не зная, что сказать. Наконец Мехмет нарушил тишину. Обняв и поцеловав друзей, он повернулся к сыну, ожидавшему своей очереди. Отец и сын сжали друг друга в объятиях. Сергей пытался сглотнуть комок в горле, Ольга смахнула платочком слезы. Мехмет и Сеит стояли обнявшись некоторое время, смакуя последние секунды близости, желая, чтобы время остановилось. Сеит в ту минуту был очень похож на отца.

Мехмет неохотно разжал руки, поцеловал сына еще раз, в лоб, и когда они посмотрели друг другу в глаза, оба поняли, что не остается больше ничего, как сказать «прощай».

– Я напишу тебе, как только смогу. Позаботься о себе, будь хорошим учеником. Помни, о чем мы говорили. Благослови тебя Аллах, сынок!

Голос Сеита был едва слышен:

– И тебя, папа…

Не было смысла затягивать. Эминов прыгнул в коляску, которая поехала в направлении железнодорожного вокзала.

В Санкт-Петербурге по утрам уже было темно, сыро и холодно. Пахло осенью. Сеит остался вдали от семьи, от отцовской дружбы и поддержки. Новая жизнь, которая сначала казалась такой веселой и беззаботной, теперь была совсем другой. Даже солнце, ободрявшее его своим светом и теплом, уступило место осенней хмари. Все в одночасье сильно изменилось. Чувство одиночества охватило Сеита, по спине пополз холодок. Он вспомнил слова, которые отец произнес, когда они покидали дом в Коломне:

– Ты должен взрослеть быстрее своих братьев.

Может, отец предвидел этот момент? Конечно, предвидел. Сейчас Сеит знал наверняка только одно: за всю свою жизнь он ни разу не был так одинок. Он не знал одной важной вещи: одиночество всегда будет важной частью его жизни и подчинит своей власти все его будущие дни.

В декабре 1904 года, за неделю до Рождества, в Санкт-Петербурге стояла, как обычно, холодная и снежная зима – одна из тех, к которым здесь привыкли. Весь в снегу, город выглядел словно сказочный, как на картинке в книге. На главных улицах, у входов в роскошные магазины и рестораны царила праздничная лихорадка. Сани и коляски скользили и катились по утоптанному снегу. Топот копыт смешивался со звоном колоколов. На площадях и углах улиц в оловяных жестянках пылали костры, вокруг которых грелся уличный люд. Кое-где на аккордеонах, балалайках, скрипках играли и пели музыканты, добавлявшие праздника атмосфере Рождества и мечтавшие о нескольких лишних копейках или, если повезет, рубле к празднику.

Юный кадет выпрыгнул из коляски с небольшим чемоданом в руках. Он поднял воротник шинели, чтобы защититься от холода, и медленно пошел по улице, разглядывая витрины магазинов. Блистающий город со всем своим шумом, огнями и цветами очаровал его. Он и коляску отпустил, не доехав до цели – дома Моисеевых, – чтобы насладиться всем этим. Он остановился у витрины антикварного магазина, затем у лавки музыкальных инструментов, украшенной рождественской мишурой, и засмотрелся.

Магазины были дорогими. Это было ясно по тому, как были одеты покупатели и с каким почтением вели себя с ними приказчики. Усатые швейцары в разноцветных ливреях пропускали настоящих покупателей внутрь, ловко отделяя их от праздных зевак и удерживая тех снаружи. Юноше стало неловко стоять среди последних и глазеть в витрину магазина, в котором он не собирался ничего покупать, и он отправился дальше. В нескольких шагах впереди по улице развлекали прохожих уличные музыканты – парень и девушка, явно брат и сестра. Парень играл грустную мелодию на балалайке, а девушка трогательно пела. На голове у нее был платок, расшитый цветами. Костер, около которого они стояли, отражался на ее бледном восковом лице. Взгляд ее был таким грустным, что казалось, она вот-вот заплачет. Сеит некоторое время наблюдал за ней, опасаясь, что она зарыдает. Девушка и ее песня пробудили в нем чувство одиночества, которое он пытался подавить. Он вышел из задумчивости, когда песня кончилась. Несколько человек зааплодировали. Некоторые слушатели кинули мелочь в шапку, с которой девушка обошла их. От аплодисментов она полностью преобразилась. Теперь она улыбалась самой теплой улыбкой. Сеит очнулся от задумчивости. Он вынул несколько монет из кармана и тоже положил в шапку, глядя девушке, теперь беспечно улыбавшейся, в глаза, потом зашагал в сторону дома Моисеевых. Он шел туда второй раз с тех пор, как поступил в юнкерское училище. Он мог бы брать увольнение каждые выходные, если бы хотел. Но он сам решил не пользоваться этой привилегией и оставаться в училище, чтобы быстрее привыкнуть к новому окружению. По просьбе его отца полковник Паустовский организовал частные уроки для него. В выходные Сеит изучал в дополнение к общей программе классическую русскую литературу, французский и немецкий языки. Он понял: чтобы быть успешным среди других кадетов, для которых русский был родным, он должен заниматься вдвое больше и обойти остальных. Учеба была трудной, но он не жаловался. Он был на хорошем счету в классе. В спорте, особенно на занятиях конной езды, он был намного лучше других. Его жизнь состояла из учебы, занятий и экзаменов. Он сильно тосковал по дому, матери, отцу, братьям и сестрам. Чем больше он предавался школьным делам, тем меньше времени у него оставалось на тоску. В редкие свободные минуты из опасения столкнуться с мыслями об одиночестве он уходил с головой в книги и читал, пока не засыпал. Моисеевы, относившиеся к нему как к родному сыну, хотели, чтобы он навещал их чаще, но уважали его целеустремленность и не настаивали.