Нермин Безмен - Курт Сеит и Шура

– Откуда ты знаешь, что меня зовут Курт Сеит? – спросил Сеит. – Дядя Сергей не зовет меня по этому имени.

– Полковник Паустовский – мой дядя. Я слышал о тебе от него. Я понял, что они хорошие друзья с твоим отцом. Дядя перевел меня сюда. Мы, может быть, даже окажемся в одном классе.

– Надеюсь.

– Говорят, что ты прилежный кадет, а вот я нет.

– Ну и что? Это что, нам помешает?

– Дядя сказал, ты отличный наездник.

– Ну, неплохой.

– Неплохой? Ты уже показываешь лучшие результаты.

– Мы все еще только учимся, кто-нибудь может меня догнать и даже превзойти.

– В любом случае это буду не я.

Они вновь рассмеялись. Они понравились друг другу. Проговорив весь вечер, они решили, что им есть чему друг у друга поучиться. Сеит мог бы поучить Петра верховой езде и французскому, а тот в свою очередь обещал дать наставления во внеклассных делах. Оба были рады друг другу.

За несколько дней до нового, 1905 года Сеит был далеко от своей семьи. Он получил весточку от отца, побывал в гостях, встретил нового друга, с которым их связывало много общего. Он встал рано поутру и написал отцу длинное письмо. Судя по сведениям от отца, письмо Мехмета шло до Петербурга три месяца, так что отец получит его письмо весной. Сеит обнаружил, что писать – почти то же самое, что и разговаривать. Получит ли он это письмо через три месяца или, может, не получит вовсе – просто процесс так приближал любимого отца, что Сеит решил: он будет отныне писать ему каждую неделю.

Пока состоятельные владельцы роскошных особняков Санкт-Петербурга, такие как Моисеевы, отмечали Новый год, в бедных районах происходили другие события. Беспорядки, начавшиеся в прошлом году, были лишь началом серьезных происшествий.

Плеве, который призывал к кровопролитной войне и лгал о победах, чтобы отвлечь людей и отложить реформы, был застрелен в собственной карете в июле 1904 года. Ни его смерть, ни назначенный царем на его место популярный в народе Святополк-Мирский не смогли погасить беспорядки. Граждане выходили, требуя простейших прав. Наконец в декабре 1904 года царь Николай издал указ, но, вместо того чтобы дать в нем твердые обещания и сроки предоставления этих прав, в указе он говорил расплывчато, тем самым сея зерна революции.

Едва были разобраны рождественские елки, как Санкт-Петербург увидел первые массовые кровавые выступления, которым в наступившем году было суждено повторяться много раз. Несколько тысяч рабочих во главе с попом Гапоном шествовали к Зимнему дворцу, неся кресты и иконы и распевая псалмы. Они хотели увидеть царя и поговорить с ним. Его во дворце не оказалось. Тогда протестующие окружили дворец. Псалмы звучали все громче. Испугавшись, что положение выйдет из-под контроля, царская охрана открыла огонь по безоружной толпе. Люди в передних рядах упали, но на основную массу это не повлияло. Подняв иконы выше, рабочие запели громче. Когда они поняли, что иконы и псалмы не помогают от ружей, начали разбегаться. Для тех, кто оказался в передних рядах, не осталось никакой надежды. Мирный марш превратился в кровавую баню. Несколько часов спустя, когда смятение улеглось и восстановилась тишина, площадь была усыпана безжизненными телами застреленных, задавленых в свалке или затоптанных лошадьми.

В той ужасной бойне погибло более тысячи человек. После этого Святополк-Мирский подал в отставку. Сильное народное недовольство царем вскоре привело к убийству великого князя Сергея Александровича террористом-революционером Иваном Каляевым.

В те дни в столице не было покоя. Мехмет Эминов, один из многих сотен тысяч русских солдат, сражался с японцами за тысячи километров от Санкт-Петербурга. Каждый месяц подкрепления отправлялись по железной дороге в Мукден. Готовясь к наступлению, Куропаткин перегруппировал сухопутную трехсоттысячную армию, поставив ее под командование генералов Линевича, Гриппенберга и Каульбарса. В распоряжении Гриппенберга были семь дивизий. Они наступали на Сандепу, где оборонялись две японские дивизии. Эминов командовал одним из атакующих отрядов. После двух дней яростной битвы русские войска одержали крупнейшую победу с начала войны. Однако в разгар преследования неприятеля Куропаткин струсил. Боясь японских контратак, он приказал остановиться.

Русским пришлось тяжело. Война затянулась еще на три месяца. Японцы наступали на Владивосток. Пресса сообщала о тяжелых потерях, бесконечных отступлениях и возможном поражении. Мирные переговоры, начавшиеся в августе, со всей очевидностью показали: победили японцы.

Поезда, увозившие полных боевого духа солдат и офицеров, уверенных в предстоящей победе, теперь доставляли назад уставших, раненых.

Жители Санкт-Петербурга не испытывали страданий, связанных с войной. Для них вся война сводилась к правительственным заявлениям и слухам, которые они слышали то тут, то там. Единственными пострадавшими были семьи солдат и офицеров, находившихся на войне. Они старались не терять надежды и верили, что их любимые вернутся живыми и здоровыми.

Стоял август. Молодой Эминов блестяще завершил обучение, сдав все экзамены на отлично, и заслужил право быть переведенным в следующий класс. Его успехи были такими, что полковник Паустовский вызвал его к себе в кабинет, чтобы поздравить. Сеит понимал, что отсутствие новостей от отца вызывает у окружающих сочувствие, но решил не давать себе поблажки.

Он услышал от офицера, что еще поезд с фронта должен прибыть в конце недели. Отец должен приехать этим поездом, сказал себе Сеит. Иначе надежда, которую он так долго лелеял, исчезнет. Ему не хотелось даже думать о такой вероятности. Он брел на вокзал со смешанным чувством надежды и отчаяния. Его глаза осматривали каждый вагон. К несчастью, страхи оправдались – отца не оказалось в поезде, а он остался стоять один на перроне. Было темно. Как и в тот день, когда он попрощался с отцом, он ощутил холод изнутри. «Это нечестно!» – думал он. Все надежды оказались тщетны. Со слезами на глазах он побрел к выходу. Не хотелось больше оставаться здесь. Не хотелось возвращаться к Моисеевым. Все, чего ему хотелось, – убежать от всех и заплакать. Взрослый человек имеет право плакать, когда умирает отец. Сев в экипаж, слабым дрожащим голосом он сказал:

– Коломна.

По дороге домой он думал о своем детстве. Вспоминал, как отец посадил его на свою лошадь, когда он был совсем ребенком; их объятия всякий раз, когда отец возвращался домой; церемонию обрезания, которую они прошли с Османом; волнение, с которым они с отцом открывали подарок царя; путешествие в Санкт-Петербург и дни, последовавшие за этим. Он очнулся от мыслей, когда извозчик остановился перед домом, заплатил и вышел. Не успел он подойти к двери, как она распахнулась и на пороге показались слуги. Внимательно всмотревшись, Ганя радостно крикнул: