Анна Морозова - Фанатка [СИ]

И я, наконец, оторвала свою спину от стены и поплелась в прихожую. На побежать не хватило сил. Будь, что будет. Я стала обуваться, ожидая, что в любую секунду разъяренная Кет выскочит в коридор, схватит меня за волосы и отметелит, почем зря. Но мне было так плохо, что уже все равно. Я просто старалась не распустить нюни, потому как, очевидно, жалеть меня было некому. Старалась застегнуть чертову куртку, но пальцы не желали слушаться.

Вопреки моим опасениям, Кет так и не выскочила. Нет, все было тихо-мирно, как будто так и надо. В гостиной (точнее, в совмещенной с нею кухне) кто-то хлопнул холодильником, а потом я услышала, как забурлил и щелкнул вскипевший чайник. А потом в коридор вышла Кристи. Направилась ко мне, на ходу оправляя свеженадетую майку. Вид у нее был тоже не очень, страшно заспанный. И она была как будто другой, немного испуганной, что ли. Какой-то удивительно теплой. И я подумала мельком: странно, с чего бы это? Может, это она так, спросонья растерялась, не успела еще нацепить привычную снежнокоролевскую маску?

«Не уходи», — тихо сказала Кристи.

И голос у нее тоже был теплый, человеческий. Такой, что я, блин, не выдержала и сразу расквасилась, пустила слезу. Стала еще решительней возиться с молнией, даже ноготь сломала. И все старалась спрятать лицо, глаза.

Кристи больше ничего не говорила, просто стояла и смотрела, как я собираюсь. И под ее взглядом я все больше дергалась, торопилась. Даже не сумела нормально повесить на плечо сумку, перекрутила весь ремешок. Потом долго не могла открыть дверь, ковырялась с этим чертовым замком, и мысленно молила бога, чтобы он поскорей поддался.

Потом помчалась по лестнице вниз (какой там лифт, сами понимаете). Прочь, прочь, прочь…

А дальше я шла по улице, так, быстро-быстро, но не бежала. И все дергалась, без конца приглаживала волосы, поправляла одежду и сползающую с плеча сумку. Была суббота, утро. Людей было совсем немного, в основном, собачники, мамаши с колясками, ну и там, старикашки всякие, которым вечно дома не сидится. И мне казалось, что все они на меня смотрят. Прямо так, в упор. И насмехаются, разве что пальцем не тычут. Мол, гляньте только, какая дура идет, да к тому же уродливая. Хуже всех.

Пока я шла до метро (благо, помнила где оно — очень близко — мне бросилось в глаза, ну, когда мы с Кристи ехали), и люди были просто прохожими — мелькали по-быстрому и исчезали нафиг — мне было еще ничего, не так худо. Зато в метро все стало намного ужасней. Люди превратились в пассажиров: скучающих, праздных, любопытных, бесконечно сидящих или стоящих напротив. И мой воспаленный мозг преувеличивал их любопытство, умножая на восемь, и мне уже казалось, что я, ну, как будто бы стою под перекрестным огнем, и все вокруг меня осуждают, насмехаются, и больше всего на свете хочется сбежать, но сделать этого нельзя, потому что мы, герои, не должны, блин, сдаваться. Знаю, бред. В общем, я старалась как-то прикрыться от всех этих, по большей части воображаемых, взглядов, отвернуться, все стояла, опустив глаза и стиснув зубы. И было так тяжело, просто невыносимо.

А потом, за пару станций до моей, в вагон вошла парочка, парень и девушка. Оба красивые, высокие, стильно одетые, супер-пупер уверенные в себе. И я вскинула на них глаза, даже не знаю, зачем, и парень перехватил мой взгляд. И так неприятно дернул губами, будто хотел оскалиться, а потом наклонился и что-то сказал девушке. Наверное, что, типа, мол, глянь, какое чудо справа стоит, только погодь немного, сразу не оборачивайся. И потом я уже только и ждала, когда же та девушка на меня посмотрит. Я прям взбесилась, думала, пусть только эта сучка обернется и оскалится, покажу ей фак, прямо так, открыто, чтобы все видели. Все ждала, ждала, но она, по ходу, и не собиралась на меня смотреть. А потом была моя станция, и я вышла.

А дома родичи на меня обрушились, прямо с порога. Почему телефон отключила, дрянь такая (а я его, кстати, до сих пор включить не додумалась), что, больно взрослая стала, и все в таком духе. Оказывается, они всю ночь не спали. Миллион раз набирали мой номер. Мама обзвонила всех моих подруг, включая Марину (позор, какой позор!). Они, мол, уже хотели заявлять в милицию и обзванивать морги (блин, по-моему, это коронная фраза всех предков). Мама вцепилась в меня, бешеная, с квадратными глазами, треснула, уж не помню куда, но вроде не по лицу. Так, знаете, куда пришлось. Ну и все. Я взорвалась. Начала орать. Даже не помню, что. Лихоматом, взахлеб, до хрипоты. Меня аж всю затрясло. А потом, когда глотку надорвала, и силы иссякли, потом уже просто рыдала, сидела на корточках в коридоре, прижималась лицом к стене.

А отец сказал матери, спокойно так, устало:

«Пороть ее надо было. Смотри-ка, распизделась, мученица сраная».

Блин. У меня внутри опять все закипело. Ну, почему, почему, блин, они не замечают, что я человек? Почему со мной все вокруг обращаются, как с дерьмом? За что мне это? Чем я заслужила?

«Ненавижу вас, — процедила я. — Старые, тупые уроды. Чтоб вы сдохли».

«Тогда катись отсюда, — сказала мама. — И живи со своим козлом. Раз он тебя трахает, так пусть заодно и обеспечивает»

Ну, что я вам говорила? У родичей на уме было только это!

«Тогда уж, с козой, — выпалила я, глядя маме в глаза. — Потому что я — лесбиянка».

Часть 6

Весь день я проторчала в своей комнате, лежала на кровати, с подушкой в обнимку, то плакала, то просто пялилась в никуда, в тупом оцепенении. Взглядывала порой на мишуру, свисающую с люстры, и думала: «Бред. Какой к черту Новый год? Зачем?» И представляла, как, блин, потрясающе его отмечу.

Потом стемнело. И ко мне заглянула мама, сказала сердито:

— Иди есть.

Я не ответила. Сделала вид, что сплю. Тогда она включила свет, резко так. И шлепнула меня по ноге.

— Хорош притворяться.

Я стиснула зубы и опять промолчала.

— Как бы врезала тебе, — процедила мама и ушла, хлопнув дверью.

И я представила, как они с папой будут сейчас сидеть на кухне и обсуждать меня. Что со мной делать, как наказать. Черт, зачем я только ляпнула, что лесбиянка? Они этого никогда не поймут. Для них это ТАКОЕ извращение, хуже некуда. Как для меня — ну, не знаю, «Кривое зеркало» Петросяна. А самое смешное: я же самой себе устроила засаду. Ведь, кто ж его знает, вдруг я совсем и не лесби? Так, напридумывала себе. А теперь, раз призналась — все, обратной дороги нет. Назвался груздем — полезай в лукошко (или как там говорится). Блин, по мне, так уж лучше быть лесбиянкой, чем трепачкой, особенно, в глазах родителей, которые и без того меня в грош не ставят.

В общем, короче, поперло то самое дерьмо, о котором я вас предупреждала.

Вот. А через день был зачет по философии. Я совершенно не готовилась, но все равно сдала: так вышло, один парень спас, сунул нужную шпору. А перед зачетом меня окружили мои девчонки, закудахтали, что, мол, как, почему это мои родители им посредь ночи названивали, и почему я, зараза такая, второй день трубку не беру. И я на ходу сочинила какую-то историю, ну, про друга детства, что, якобы, мы с ним случайно встретились и, оказалось, что он теперь красавчик, и я, короче, с ним замутила и все такое.