Анна Морозова - Фанатка [СИ]

Думаю, именно поэтому мало кто поверил ее признаниям, большинство посчитало «больной на всю голову трепачкой». Только и слышалось в разговорах: «Да ну, бред! Сказка! Это, она, короче, всяких там мелодрам насмотрелась. Неудачница, от нечего делать в депрессуху впала. Решила, короче, напоследок всех поразить и, заодно, сеструхе подгадить, из зависти». Черт, как же меня такие рассуждения бесили, аж до слез. Что за ерунда, вообще? Типа, если человек сдержанный — значит он по любому неискренний? А если нету криков, соплей и слез — значит, это ни хрена не отчаянье? Что-то, блин, я сомневаюсь в таких теориях.

Мои девчонки, обсуждая самоубийство Кристи, все до одной заделались экспертами психологии. Мы сидели в аудитории, ждали начала лекции, и Регинка выдала: мол, она где-то читала (где интересно, в журнале «Cosmo»?), что фанатичная любовь — один из признаков скрытой шизофрении. И что шизики, они, вообще, склонны выдумывать, у них мозг как бы сам собой подтасовывает факты, выдает желаемое за действительное. И остальные мои клуньки тут же стали ей поддакивать, развивать тему. А Регинка, важная как слон, все повторяла «вот-вот» или «а я про что говорю?».

А я сначала решила: буду помалкивать. Сидела, чистила телефон от старых смс-ок. А потом подумала: какого хрена, блин? И спросила Регинку, а зацелованный постер Патиссона (ну, Роберта Паттинсона) над ее кроватью — это признак чего, интересно было бы знать?

Регинка удивленно на меня зыркнула, и явно озлобилась, но все ж таки решила отшутиться (ну, мало ли, может, я одумаюсь, приду в себя). Спросила так, ядовито-ласково:

«Дарья Алексевна, это у вас ПМС или как?»

А я взяла и отсела от них. Вот. И это было не так уж страшно. Даже здорово. Хотя в голове и пронеслась трусливая мыслишка: а вдруг они сейчас догадаются, поймут, ну, что я и есть та самая «соблазненная однокурсница», о которой пишет Кристи, и которую все пытаются вычислить? Да уж, на роль Супергероя я никак не тяну…

Что касается откровений Кристи — теперь, пожалуй, самое время их выложить. Банально выражаясь, раскрыть все карты. Решайте сами, что к чему, и как следует к этому относиться. А ее признание — вот оно, перед вами:

«Мне было девять, когда родителей не стало. Разбились на машине. Неудивительно: отец всегда лихачил. Молодой был, рисковый, в голове ветер. Мама его обожала.

На похороны съехались родственники, близкие и дальние. Все хором меня жалели, но оформить опеку никто не стремился. Тоже неудивительно: не тем я была ребенком, которого хочется взять в дом.

Какое-то время я жила у бабушки, но ту больше умиляли кошки, чем дети. Одна из ее любимиц частенько на меня шипела. «Чует дурную кровь», — говорила старуха. Она привыкла к одиночеству. Не скрывала, что я для нее в тягость.

А потом вдруг нарисовалась некая тетя Люба, двоюродная сестра матери. Приехала из столицы с горячим желанием меня забрать. Я ее знать не знала. И с первого взгляда подумала: «Черт, какая страшная!». Толстая, неухоженная, на лице бородавки. Я тут же окрестила ее Пумбой, в честь мультяшной свиньи.

Мой отрешенный вид и недобрый взгляд не смутили тетю. Это вполне нормально, решила она. Ведь я потеряла родителей — веская причина, чтобы уйти в себя, закрыться от всех. Пумба была уверена, что сможет до меня достучаться. Все повторяла: главное — терпение и душевное тепло. Голос у нее был высокий и резкий. Напоминал пищалку в резиновой игрушке.

В общем, довольно скоро я переехала к Пумбе.

Как ни странно, у нее был муж. Хотя, такой, что и не странно: усы как у моржа, пузо и сальная плешь. И дочь, уже взрослая. Тогда ей было 19, все звали ее Кет, сокращенно от Екатерины.

Первые полгода мы с Кет не встречались. По словам Пумбы, дочь была абсолютно неуправляемой. Лет с 14 жила сама по себе, и в отчем доме появлялась крайне редко. Увидев Кет на семейном фото, я удивилась. Каким же это образом у двух патологических уродцев могла родиться такая красотка? Подумала: украли они ее, что ли?

Я быстро смекнула, с чего это Пумба решила меня опекать. Все было просто. Родная дочь отказала ей в любви, напрочь лишила возможности заботиться о ней. Муж воспринимал ее как нечто неодушевленное, само собой разумеющееся. То, что готовит еду, взбивает подушки и наполняет нижнюю полку холодильника пивом. Словом, эта женщина безумно хотела быть нужной, замеченной. Думала я стану для нее отдушиной. Проникнусь благодарностью, стану называть мамой. Неплохой замысел. При иных обстоятельствах мог бы осуществиться.

Пумба работала в школе. Собственно, в эту школу она меня и пристроила. Дважды в неделю тетя Люба вела историю в нашем классе. На ее уроках стоял вечный галдеж. Ученики явно не питали к Пумбе ни уважения, ни симпатии.

Ее муж был водилой, дальнобойщиком, довольно часто уходил в рейды. По большей части мы с тетей жили вдвоем. Поначалу эта толстуха буквально душила меня заботой. Варила супчики, стряпала пирожки, заплетала косы. Пыталась обрядить в нелепые кружевные платья. И ждала ответной любви.

Но ожидания все не оправдывались. Лошадиные дозы нерастраченной нежности меня совершенно не трогали. Наоборот, раздражали. Для меня Пумба была бесконечно чужой. С самого начала я с ней почти не разговаривала.

Мне вообще нравилось молчать. Меньше шансов сморозить глупость. Я любила быть в стороне от всего, наблюдать за другими. В школе меня считали чокнутой. Дразнили Ведьмой. Учитель музыки, эдакий эстет, часто называл меня «маленькой девочкой со взглядом волчицы». Мне это нравилось. Я считала себя особенной. Презирала однокашников.

Даже не знаю, как я умудрилась сдружиться с Альбиной. Хотя… Она всегда была очень легкой, незатейливой. В меру открытой. Ей везде были рады, но когда она уходила, никто не скучал. Такая подруга меня вполне устраивала.

Вскоре тетя Люба озлобилась на меня, начала попрекать. Ей надоело ждать, когда же я наконец оттаю, стану милой улыбчивой дочуркой. «Ну что тебе не так?» — вопрошала она. Даже грозилась отдать меня в приют.

Помню, как в первый раз по-настоящему взбесила Пумбу. Мне было 11 лет, и я в школе обменяла ее золотые серьги на джинсы-стрейч и черный джемпер. То, что покупала для меня тетя, в здравом уме носить было нельзя. В это же время я начала воровать у нее деньги. На сигареты, в основном.

В школе мне было скучно. Я занималась волейболом и танцами. И сексом, с двенадцати лет. В нашем подъезде жил один парень, снимал квартиру. Ему было около тридцати, по профессии — стоматолог. Однажды он позвал меня в гости «на тортик с чаем». С тех пор я регулярно у него «гостила».

Парня звали Игорь. Я не любила его. Даже особой симпатии не испытывала. У него была девушка, его ровесница, явно метила в жены. Пару раз я сталкивалась с ними в подъезде, Игорь здоровался со мной, как взрослый с ребенком. Боялся, что я его выдам. Даже забавно.