Алана Инош - Однажды осенью

Дела художницы пошатнулись. Её картины всё хуже продавались. Критики говорили, что она старомодная, не идёт в ногу со временем, застыла в своём развитии. Надеясь хоть как-то поправить своё положение, Тилль устроила выставку картин, но их никто не приобретал. Она уже совсем отчаялась, как вдруг ей сообщили, что все её работы приобрёл человек, пожелавший остаться неизвестным. Он заплатил за картины большую сумму — Тилль могла бы жить на неё целый год, а если сильно экономить, то и два.

Осень, мягкая и золотая, снова свела её с Зирой. Зира повторила своё предложение:

— Стань моей. Ну... Считай, что я... люблю тебя.

Тилль только вздохнула. Благодаря деньгам неизвестного она снова могла покупать хороший чай, который сейчас и заварила.

— Зира, пойми, слишком уж мы далеки друг от друга. — И призналась: — Ты меня пугаешь.

— У тебя есть реальные причины меня бояться? Я когда-либо причиняла тебе зло? — Взгляд Зиры был пристально-осенним, непостижимым, загадочно-мрачным.

— Дело не в этом. Физически — нет, не причиняла. Но общение с тобой подрывает мои силы и разрушительно действует на творчество. Твоя сила — чуждая мне, чужая.

— У тебя кто-то есть? Кто-то, с кем тебе хорошо и приятно? — спросила Зира.

Тилль промолчала. В её светлых, золотых, как осень, волосах, начал появляться иней первых заморозков.

Она работала, творила. Но её по-прежнему редко хвалили и всё чаще отзывались о её творчестве пренебрежительно. Критики говорили, что ей давно пора на свалку истории. В последней попытке она снова устроила выставку, и молодые «знатоки искусства» насмехались над «наивной сказочностью» её «устаревших» работ. Останавливаться в творческом развитии, говорили они, для художника смерти подобно.

— Вы напыщенные идиоты, — вдруг сказал какой-то незнакомец в плаще, шляпе и маске. — Вы пустоголовые болваны и невежды!

— Вы кто такой, милостивый государь? — возмутился один из знатоков.

— Моё имя не имеет значения, — ответил незнакомец. — В этих картинах — свет, недоступный вашим недалёким умам и пустым душам. Вам проще ниспровергнуть их, обозвать старьём и бездарностью.

— Ну, раз вам они так нравятся, вот и прекрасно, — хмыкнул знаток. — Купите их и забирайте себе хоть все до последней. Смею предположить, что в предыдущий раз это именно вы сделали, не так ли? Это было весьма благородно. Умоляю, купите и спрячьте сии творения подальше. Этим вы окажете услугу людям с приличным вкусом, избавив их от созерцания этой мазни.

— Вы — дурак, милейший, — холодно сказал незнакомец.

— А вот это уже оскорбление! — вскричал знаток. — Я требую сатисфакции!

— К вашим услугам, — отозвался незнакомец.

Зрители-обыватели оживлённо шушукались. Вот так оборот! Никто и не ожидал, что на этой скучной, обречённой на провал выставке разразится такой презанятный скандал.

Тилль, слушавшая всё это с нараставшим испугом, взмолилась:

— Кто бы вы ни были, прошу вас, остановитесь! Не нужно этого делать...

— Госпожа автор, ваша честь стоит того, чтобы её защищать, — возразил незнакомец.

— Нет! Эти картины не стоят того, чтобы из-за них кто-то пострадал! — вскричала Тилль.

Но она не могла остановить поединок, который состоялся на крыльце галереи, под проливным дождём. Кто-то съездил и привёз старинные, но ещё отменно исправные дуэльные пистолеты. Дождь нещадно мочил франтоватый, щегольской костюм незнакомца в маске, капельки воды блестели на его лакированных туфлях. Одет он был, как для похода в театр. Эта безупречно белая рубашка с галстуком-бабочкой могла сейчас обагриться кровью... Пуля могла пробить эту бутоньерку на груди, а следом и сердце дерзкого храбреца. Рукой в перчатке он взял своё оружие.

— Ещё раз умоляю вас, не надо! — с отчаянием и почти без надежды обратилась к нему Тилль, над которой кто-то заботливо держал зонтик.

— Не бойтесь, госпожа автор, — спокойно и почти весело ответил тот. — Всё обойдётся. Ну а если нет... То умереть за вас почту за честь.

Знаток-критик выстрелил и промахнулся, а выстрел незнакомца сбил с него шляпу и оцарапал голову. Если б пуля просвистела хоть на волосок ниже, не бывать бы ему в живых. Увидев на своих пальцах кровь, пролившуюся из царапины, горе-дуэлянт решил, что смертельно ранен, и хлопнулся в обморок.

— Трус, — холодно и звонко расхохотался победитель. — Ну, вот видите, госпожа автор! Зря вы боялись.

Тилль стояла ни жива ни мертва. Незнакомец отбросил пистолет, поклонился ей, дотронувшись до полей шляпы, и исчез прежде, чем кто-либо успел опомниться и задержать его.

Скандал привлёк к Тилль внимание, но не совсем то, которого она желала. О ней судачили, гадали, какие отношения её связывают с таинственным незнакомцем, вступившимся за честь её картин. Ей приписывали с ним любовную связь. Всё это было очень неприятно, грязно. Но, как ни странно, картины вдруг начали покупать. Большинство рассуждало: раз из-за них приключилась такая пикантная история, значит, в них что-то есть.

Но не такого признания хотела бы Тилль. Скандальная известность — не та известность, благодаря которой творчество остаётся в веках. Она долго не могла работать, не брала в руки кисть и даже карандашных набросков не делала. У неё в доме был хороший чай и хлеб с маслом, букеты осенних цветов стояли на столиках.

Однажды она пришла к стене полуразрушенной тюрьмы, на которой когда-то нарисовала зверя. Там остался только фон — ночное небо, луна и переплетённые ветки. Самого зверя не было.

Услышав шорох, она обернулась испуганно. За её спиной стоял незнакомец — тот самый, устроивший дуэль на выставке.

— Ну и ославили же вы меня, мой неизвестный доброжелатель, — с горькой усмешкой сказала Тилль. — Я, наверно, должна сказать вам спасибо, но почему-то не хочется.

А незнакомец снял маску и шляпу и оказался... Зирой.

— Опять я тебе не угодила. — Её губы дрогнули в подобии улыбки.

Как Тилль не узнала тогда её голос? Может, Зира его каким-то образом изменяла — ведь предел её способностей был неизвестен. Но Тилль больше интересовало другое:

— То, что ты говорила о моих работах, защищая их... Ты правда так считаешь? Раньше я слышала от тебя иное мнение.

— Я по-прежнему чужда тебе, — усмехнулась Зира. — Но не отказывай мне в способности понимать иные точки зрения, отличные от моей. Я никогда не оценю твоего творчества так, как ты хотела бы, оно никогда не будет мне близко, но чуждое — не значит плохое. И если мне непонятен свет, который излучают твои картины, это не значит, что он уродлив. Попытайся и ты взглянуть на меня иначе, выйди за рамки привычного восприятия. Я не прошу твоей любви — насильно мил не будешь. Но оставаться в стороне, когда тебя оскорбляют и топчут, я не могу.